Ни на минуту не переставала она работать и ухаживать за другими – пекла, варила, готовила – уже не для одного Рамакришны, а для многих и многих молодых людей, надевших шафрановые рясы монахов во имя ее великого мужа и Учителя. Они почитали ее уже не как его жену, а как Матерь Мира, а она вставала до рассвета, чтобы накормить их и, стараясь не шуметь, таскала воду и разжигала огонь.
И – шаг в сторону, хотя и запоздалый. Боюсь, что иногда по всем реалиям читателю кажется, что действие происходит в незапамятные, чуть ли не библейские времена. Между тем (чтобы было понятнее) Сарада жила под одним небом, скажем, с Лениным и Маяковским (впрочем, небо-то как раз было другое). Уже начинался фашизм, уже грохотали танки, а в Индии все громче звучали голоса больших поклонников Рамакришны – Махатмы Ганди и Джавахарлала Неру. Но ее жизнь протекала совершенно в другом измерении.
Ее беседы записаны, ее разговоры изданы, – но об этом как-нибудь в другой раз, со всеми подробностями.
Она умерла в ночь на 21 июля 1920 года. Ее последними словами, обращенными к ее и Рамакришны ученикам, было: «Не бойтесь!».
Ее кремировали в тот же день в Белуре на берегу Ганга. На противоположном берегу собрались несметные толпы людей, здесь же были только свои. Когда иссушенное болезнями тело возложили на погребальный костер, над противоположным берегом разверзся невиданный ливень. Провожающие с тревогой смотрели туда, где бушевали прямо стоящие струи, они опасались, что дождь такой силы, придя на этот берег, зальет погребальный костер. Но ничего не случилось, дождь продолжал лить на том берегу, а здесь было сухо и костер быстро уничтожил телесную оболочку той, которая была женой Бога…
И только, когда огонь закончил свое дело и почти плачущие монахи хотели залить погребальные угли водой из священного Ганга – только тогда стена ливня двинулась с того берега на этот, пересекла Ганг и чистые струи дождя в мгновение ока загасили последний огонь в жизни Сарады.
И сегодня в Индии, как всегда – ив исторические, и в незапамятные времена – тысячи храмов и не иссякает поток верующих. И хотя все эти постоянные прихожане или случайные прохожие, крестьяне и бизнесмены, политики и бродяги, калеки и артисты, почтенные матроны и очкастые студенты с сызмальства знают, что Бог един, един и для всех индусов и для адептов других религий, но какая-то причина заставляет каждого из них идти в храм и класть цветы не только перед изображением своего семейного или кастового божества, но и перед скульптурами или иконами других героев, мудрецов, святых людей, иногда мифических, иногда реальных, но всегда легендарных Они молятся также… оспе в Бенаресе, карте Индии (там же), священному Гангу и огненной свастике, невидимой реке Сарасвати и снежным вершинам Гималаев – и многому, многому другому.
А рядом с бестрепетным воином Рамой или лукавым пастушком Кришной всегда присутствуют Сита, Лакшми и другие прекрасные богини, – ибо мужская мощь созидания и разрушения становится действенной лишь в сочетании с великим женским началом. Женщина – это Шакти, Шакти – это женская энергия мира.
Бог не только Природа или абстрактная Истина, но и не только Отец (как в христианстве) и Хозяин (как в исламе). Бог – это Матерь Мира и эмоциональность поклонения женскому началу соединяет в сердцах верующих мир сакральный и мир земной и семейный.
В деревне Джайрамбати стоит небольшой белоснежный храм. В назначенный час раскрываются высокие деревянные двери внутреннего алтаря и пришедшие падают ниц перед мраморным изваянием Сарады Деви и долго лежат, распростершись, на холодном полу и шепчут что-то сокровенное, что можно доверить только своей матери, а потом, уходя, целуют каменные ступени, по которым никогда в реальной жизни не ступала ее нога.
А чуть в стороне, на соседней улице, маленькая хатка, ничем не отличающаяся от соседних и там, в чисто подметенном дворике, тоже сидят люди, погруженные в глубокую медитацию, и старый родительский дом Сарады чуть-чуть поскрипывает от налетающего иногда ветра. За саманными заборами размеренно кукует меланхоличная птица, изредка с мольбою промычит корова, и время, застывшее в этом совсем не музейном дворе, обращается в вечность.
А в ста километрах отсюда, в Белуре, почти напротив того места, где прошла ее мало кем замеченная жизнь близ Рамакришны, на берегу полноводного Ганга стоит как свеча ее усыпальница – строгое, узкое здание (часовня, сказал бы я, но слово это из другого ряда). И здесь не иссякает поток молящихся.
Ее фотопортреты смотрят на вас – со стен офисов, с лобового стекла такси, в залах и храмах – всегда бережно и любовно украшенные яркими влажноватыми гирляндами цветов. Нередко они соседствуют со старинной фотографией Рамакришны и с изображением великой богини Кали, страшной темной богини с прокушенным языком, богини, благословившей их ставший легендарным союз.
А по вечерам в ночное небо Индии уходят мелодичные песнопения, сложенные во славу ее странной жизни, плавно перешедшей в бессмертие.
P.S. Но, в общем-то, вся ее заслуга в том, что ни разу на своем жизненном пути не отступила она от мудрых правил морали и ни единой поблажки не дала себе в служении конкретным людям, ее окружавшим, высоким идеалам, ее вдохновлявшим, и Богу, женой которого назвали ее, едва ей исполнилось пять лет.
P.S.S. Как-то раз ее мать откровенно попеняла своему неординарному зятю: Бедная моя девочка, угораздило же ее выйти замуж за такого человека, никогда не познает она радости материнства, никто не назовет ее матерью…
Рамакришна рассмеялся: у нее будет столько детей, что она устанет от того, как часто будут называть ее матерью!
Так и вышло. Когда-то, при жизни, к ней обращались так сотни людей. Сегодня она стала Матерью для миллионов.
И последнее. Всмотритесь в дочерей Индии. В каждой из них вы найдете что-то от Сарады Деви.
VIII. Два парламента религий
На пути в Чикаго
А начать я хочу с одной малоизвестной истории, которую раскопала пытливая исследовательница Мария Луиза Бурке; с ней мне посчастливилось встретиться несколько лет назад в штаб-квартире Миссии Рамакришны Белур Матхе недалеко от Калькутты. Прямого отношения к Парламенту Религий эта история не имеет, – а впрочем, судите сами.
Жил в США перед войной некто Остин Таппан Райт, уважаемый всеми юрист и профессор права. Скорее всего он был не просто достойным членом общества, но и в какой-то мере необычным, даже замечательным человеком, и его коллеги нашли нестандартные слова, откликаясь на факт его преждевременного ухода из жизни. «В его характере не было острых углов и не было горечи в нем», – констатировал один из них. Другой отметил с восхищением: «Он был человеком ренессансного типа, близким Леонардо по широте своих интересов». Спустя одиннадцать лет после смерти Остина Райта был опубликован его колоссальный по размеру роман-утопия «Исландия», и стало ясно, что реальная широта интересов у него была куда большей, чем могли вообразить его коллеги по юриспруденции.
Профессор Остин Райт жил двойной жизнью. Приходя по вечерам домой, он оставлял за порогом деловую и шумную рузвельтовскую Америку и, сев за письменный стол, переносился в неведомую никому страну Исландию (не имеющую ничего общего ни с США ни с реальной Исландией). В эти вечерние часы он, как Господь Бог, кроил и перекраивал ее историю, населял ее людьми, создавал ее литературу!
