В счастливом трансе быстротечности,
Не видя дней, а только свет,
Мы прожили неделю вечности,
Моложе став на двадцать лет.
Свободные от уз и бремени,
С теплом спокойствия в груди,
Мы знаем лишь одно о времени:
Все впереди! Все впереди.
От жизни мелочной и злачной
Хранит нас круглый дом – стена.
Чем глубже память, тем прозрачней
Отстоенная тишина.
В ней не толкаются виденья,
Ни хаос прошлый, ни сыр-бор,
И полон вещего значенья
Цветами заселенный двор.
А ты, презрев вороньи махи,
С балкона пристально следишь,
Как досточтимые монахи
Пересекают эту тишь
Опыт – посох, а возраст – философ.
Смотрит Индия в млечность окна.
День настал – не осталось вопросов.
Есть ответы. И есть тишина.
Кто-то к книгам, веригам, знаменьям
Устремляется с лютой тоской,
Здесь, на первом шагу к исцеленью,
Очищает нас полный покой.
И совсем незаслуженным счастьем,
В медитаций космический час,
Что-то сходит, Всевышнего властью,
Фиолетовым ливнем на нас.
Кто бы ни был – поклон нам навстречу,
На мгновенье ладони сведя —
И в душе нашей пенье и свечи,
В сердце радуга после дождя.
Ни предательств, ни лжи, ни заклятий,
Ни проклятий, обид иль угроз —
Только сладостный голос арати
К нам спускается в мареве роз.
Мы, привыкшие к злу на «том свете»,
Как легко мы обжились в раю,
На иной, но на нашей планете,
В позабытом, как детство, краю.
Ни на что не похожую куклу —
В ржавом платье и вида цыганского —
Что висит на заборе в Калькутте,
Отвезу я ребенку славянскому.
Продавцы мельтешиться устали,
Чтоб всучить ее мне подороже бы,
Звали куклу почтительно Кали
(И другими словами, похожими).
Кали – знаем из прессы советской —
Вся в крови, вся в сиянии, вспомните!
Но, пускай она в общем недетская,
Мы ее приютим в нашей комнате.
Познакомим с российским морозом
И засыпем весь мир ей снежинками.
Ни за что не поверим угрозам,
Притаившимся за морщинками.
Для нее мы хоть «русскую» спляшем —
Пусть цветет средь матрешек Красавица!
Этот цирк в Академии нашей
«Диалогом культур» называется.
Мир слов иных. Не фаллос – лингам,
И «Лимка» вместо Кока-колы;
Так говорим мы в Дарджилинге
У Гималайского престола.
Но слово есть! Оно отсюда!
Оно одно всем внятно в речи —
В Пекине, в Гоби, в кельях Будды,
В Стамбуле иль в Замоскворечьи.
Вода в дыму крутого бреда
И травка терпкая готова,
Как может создавать беседу
Одно единственное слово!
Как двойственна вокруг Калькутта,
В ней крик гудков – и тишина,
Два разных города как будто,
И только жизнь у нас одна.
Одна, и в ней на испытанье
Как амальгама сплетены
И интенсивное молчанье,
И грохоты иной страны.
Одно, но на двоих – как счастье,
Как понимания венец,
Как синтез разума и страсти, —
Одно дыханье, наконец!
И вновь громыхает Калькутта,
Ползет первобытный трамвай
И шаркают рикши – как будто
И их раздражает раздрай.
Но это сейчас на экране,
Home video, кажется так?
В окне одинаковость зданий
И снега смурной кавардак
А в памяти сердца минуты
Любви, чистоты, тишины…
Гремит на экране Калькутта!
Куда ж мы вернуться должны?
Вода дымит как в самоваре.
Вдоль по руке следит судьбу
Моя сестра в нежнейшем сари
И с точкой алою во лбу.
Она похожа на цыганку,
Но Шива сам нам ворожит,
С моей ладонью наизнанку
Ее губами говорит.
Кипит вода, на крышах пучась,
И света нет – сплошной муссон…
Она – какою видит участь?
И что в уста ей вложит Он?!
Когда в горах, как в пятом акте драмы,
Гремят грома и страшен мутный снег,
Заблудших путников оборванные ламы
В свой монастырь сзывают на ночлег.
Как древни, как скуласты эти лица,
И в щелках глаз какая стынет твердь…
Из гнутых труб унылый звук струится
Сквозь пустоту, сквозь ветер, мрак и смерть.
Ну а для тех, кто в месиве метели
Не разглядит спасительных огней,
Тем сыпят ламы в злую темь расселин
Фигурки сердоликовых коней.
У тех коней божественные крылья,
Те кони всех спасут и унесут
В края, где воздух дышит ленью лилий
И где мудрейшие вершат великий суд.
Шумит буран – уже не так упрямо,
И ветер бешеный изверился и стих,
И медленно в ворота входят ламы
В остроконечных шапочках своих…
Чернее небо, гуще тучи,
Смертелен нестерпимый зной,
И ожиданья пресс могучий
Висит над сжавшейся страной.
Так день и ночь, невыносимо,
Все тело полнит странный звон
Надежды – не пройдет ли мимо
До боли нужный всем муссон?
Но вдруг – как взрыв, как конский топот —
Горячих капель рухнет гром
И встанет бешенство потока
Непроницаемым стеклом.
Железный лист трясет кулисы,
По пояс рикши в кипятке,
И поплывут, оскалясь, крысы
По мутной улице-реке.
А после – все зазеленеет,
Все прорастет, все расцветет!
И в небе радугой повеет!
И снова Солнце все сожжет.
