– Расскажи, как жил? Чем и кем? Почему не женат? Мне Андрей говорил, что ты не женат.
Никита, конечно, пришёл не исповедоваться. Но говорить, кроме как о прошлой жизни, сейчас было вроде и нечего.
– Как там универ? – спросил он.
– А что универ? – удивилась Таня, – Я универ год не видела, я год после учёбы отработала в Сыктывкаре… в школе.
– Ты почти не изменилась, – сказал он, смотря ей в глаза, – только…
– …только?
– Только вот решимости стало больше… может, это взрослость?
– Давай про тебя? Ты вон у нас – атлет целый, большой, сильный. Чем жил? Кроме работы? Ты у нас всегда отличался в университете тем, что был интересен сторонней жизнью.
– Не понял?
– Помнишь, на синтезаторе играл в каком-то ансамбле? После лекций запирался в актовом зале и занимался на фортепиано?..
– Ну да… – согласился он, вспомнив университетскую жизнь.
– А сейчас занимаешься всем этим или уже время не то, жизнь другая, лень и всё прочее, что приходит с годами?
– Всё на месте, – ответил твёрдо Никита.
– Ух, ты! – явно вырвалось у Тани, она внимательно посмотрела на Никиту, даже более чем внимательно, можно сказать, продолжительно-пристально, договорила тихо, – Даже завидно.
При этих словах Никиту словно забросили в далёкие годы его учёбы в университете. Общежитие, пьянки, лекции с больной головой, секция тяжёлой атлетики, куда он ходил, вечерние клубы, друзья, и везде: Таня, Таня, Таня… Одна Таня, которую он боготворил как девушку из другого мира, как единственную, которая была непохожа ни на кого вокруг, ни на одну другую, которую не могла заменить ни одна другая… Таня.
Когда он танцевал с ней в клубах, то казалось, что сцена растворялась, танцевальный пятачок расширялся, люди рядом сливались в одну пёструю стену, музыка лилась с неба… И вот только эти ясные зелёные глаза… чёрные брови, чуть подведённые каким-то цветом веки… Радуга.
Но танец заканчивался, и Таня становилась опять обычной, недосягаемой и сколько бы он ни пытался, старалась всегда уйти от прямого ответа на его вопрос… единственный вопрос. Никите казалось, что Тане нравится его отношение к ней, но только и нравится. На что-то большее с ним она не готова. Он ждал. Ждал. В любви, правда, так и не объяснился. Ну, а как бы поступил другой приличный парень?.. Никита иногда и сам не понимал, в кого он влюблён: в Татьяну или свою Радугу? Бывает, мы влюблены в того, кого нет. Бывает, мы влюблены в образ, который создаём сами. Есть выражение у медиков: мозг умеет дорисовывать. Это значит, что видишь пень, а мозг рисует кикимору. Так и здесь, наше сознание, а может, и подсознание, умеет хорошо дорисовывать образ женский… Видишь девушку, а внутреннее состояние твоё рисует перед тобой Богиню Утренней Зари. Причём ту Богиню, которую ты сам в своей голове нарисовал и создал. Ты её создал, ты её творец. Кроме тебя, твоего воображения – её больше нет… нигде нет. Радуги на небе тоже нет. Капельки воды есть, солнечный свет, проходящий сквозь них, есть, а радуги?..
– Ты где? – услышал Никита рядом голос Тани.
– Вспоминаю, – сказал он.
– Что?
– Как первый раз танцевал с тобой в клубе университетском…
Таня вновь длинно, можно даже сказать, для такого вечера, бесконечно долго посмотрела на Никиту. Может, тоже вспомнила?
– Ты тогда первый раз назвал меня Радугой, – сказала она, тут же улыбнулась, – я была жутко накрашена.
– Вы там не слишком милуетесь? – разрушая идиллию сегодняшнего мира Никиты, пробубнил голос Саши, что ухаживал за высокой Клюквой.
– Мы мешаем? – спросил Никита, пытаясь ещё хоть как-то сохранить всё, что сейчас возникло из памяти хорошего и здесь, между ним и Таней, осталось.
– Конечно, – ещё громче сказал Саша, – пить пора! А вы там скоро за руки возьметесь!
– А ты не подглядывай! – отрезала Таня, – За Клюквой своей смотри!
– Я за всеми здесь смотрю, – парировал тот, – я один здесь блюститель нравственности! Паша, наливай!
– За Таней он смотрит, – проговорила она на ухо Никите, – ревнует уже второй день.
Никита несколько обомлел:
– А Клюква… э-э… простите, Люда?
– А вот так у него – и Люда и Таня… только с Людой там серьёзно, вплоть до абортов, а Таня как образ, который принадлежит ему. Идём на кухню, там поговорим.
На кухне, возле окошка, первое, что ненавязчиво спросила, точнее, чем поинтересовалась Таня, было:
– Так ты всё в той же большой трёхкомнатной квартире? Куда мы приезжали в гости на первом курсе на Новый Год, когда вернулись встречать Новый Год в свой город? Родители тогда все ругались, что деньги тратим на ветер. Мы были у тебя в гостях недолго, потом пошли на горки кататься… В той квартире?.. – и пристально взглянула ему в глаза. Никита утвердительно кивнул.
– И ты там теперь один?
Никита утвердительно кивнул.
– Не скучно? Или нет – не страшно?
Никита помотал головой.
– Там три большущие комнаты, да, я помню.
Никита утвердительно кивнул.
Таня опустила глаза в пол и долго там что-то разглядывала. Потом посмотрела на Никиту вплотную, сказала тихо, будто вспомнила:
– Почему-то сейчас вспомнилось, как ты пытался меня поцеловать на Восьмое марта, когда объявил, что летом, не сдав экзаменов, уедешь поступать в свой ВГИК. Помнишь?
И глаза стали лучистые, и глаза её и в самом деле издали лучики света, и глаза её моргнули беззащитно снизу-вверх, моргнули так, что у любого бы здорового мужчины защемило сердце, у Никиты сердце остановилось…
– Ну, и что ты теперь будешь делать со своей большой квартирой в полном одиночестве?.. – спрашивала она, тут же аккуратно ладошкой стряхивая с лацкана его пиджака невидимые соринки, – пиджак не хочешь снять? Мы тут все по-простому, а пиджак запачкать можно…
– Да что мы всё про квартиру? – совсем уже лапотно удивился Никита, – других тем нет?
– А какие есть темы? – куда-то в сторону спросила Таня, не переставая стряхивать соринки с пиджака.
– Например… – Никита задумался, – например, я на Полярный Урал собрался в конце июня, комаров ещё там не будет, но будет уже сухо, листики, ручейки, река Собь, ты не помнишь? Каждый год езжу. Кто со мной?
– Я с тобой! – тут же сказала Таня, – Место в палатке будет?
– Будет.
– Я с тобой.
– А эти?.. – попробовал он кивнуть в сторону комнат.
– А эти тебе зачем? – спросила Таня подозрительно, – Я думала, ты меня приглашаешь?
– Просто вдвоём может быть опасно, места дикие…
– А я не боюсь, – глянула она ему в глаза, – с тобой вот и не боюсь. У тебя ведь ружьё было?
