– Где бомба, Марид? – спросил я.
– Скоро узнаешь. Когда она взорвется, – прохрипел слабо пленник и закашлялся.
– Теперь уже не взорвется, – сказал я и поднял валяющийся на полу телефон пленника. На его экранчике перемигивались символы и стрелки. – Ты ее нам только что отдал. И в этой схеме мы разберемся без тебя.
После того как в приемное устройство был вставлен чип, вделанный в христианский крест, и набран код, ушел сжатый сигнал, а потом заработал пеленгатор на бомбе. И найти затаившуюся смерть теперь не составит никакого труда…
Глава 40
Трудно сказать, что испытал генерал Ломакин, когда армейский полковник, козырнув, заверил его:
– Не взорвется. Изделие нейтрализовано.
Я при этом не присутствовал. Я не видел, как пригородный поселок Квакино оцепили внутренние войска, а потом появились тяжелые военные машины и люди в белых костюмах радиационной защиты, напоминающих космические скафандры. Но потом я неоднократно просматривал видеозапись сего эпического момента.
Грязную бомбу нашли в подвале частного жилого дома. Она не выглядела грозной – так, обычный серебристый металлический контейнер чуть больше метра в длину. Но специалисты потратили довольно много времени, исследуя ее различной аппаратурой, чтобы убедиться – она не сдетонирует, не взорвется.
Грязную бомбу со всем уважением отвезли на специальный полигон, где окончательно демонтировали. При этом специалисты признали, что эта штука сработана на очень высоком технологическом уровне, который вряд ли доступен исламским экстремистам, – тут руку приложили люди гораздо более смекалистые. Начинка там была самая мерзкая из возможных, последствия от ее применения были бы страшными.
Наверняка у Ломакина не дрогнул даже мускул на лице, когда он слушал доклад о нейтрализации бомбы. Что у него в душе творится – это ему одному известно. Скорее всего, там гуляют неистовые бури и сверкают молнии, но все это скрыто под маской спокойствия вечного Сфинкса.
Ну а что испытал я, когда мне сбросили сообщение на коммуникатор – все в порядке, работа выполнена?
Нет, это даже эйфорией не назвать. Я был по-настоящему счастливым человеком. Сколько грехов на мне, но, думаю, основная их часть списалась в тот миг.
Изделие нейтрализовано. Это значит, что на этот раз не будет по улицам подготовленного на заклание города шуршать изотопный шторм, не станет высокотехнологичная чума двадцать первого века косить людей.
И не будет больше Марид осквернять своими богомерзкими делами нашу планету.
После окончания операции мне удалось поговорить с ним накоротке только один раз. Мы спецрейсом доставили его в Москву и обустроили в подвале подмосковной базы Управления со всем комфортом, в камере два на три метра со стенами, обшитыми мягкими белыми панелями, и привинченными к полу нарами. В нашей подземной тюрьме он был не единственный пациент, хотя и самый почетный – такие акулы в сети попадаются нечасто.
Он сидел напротив меня – для пущей надежности и унижения спеленатый в смирительную рубашку, такую, которую в старые времена использовали в сумасшедших домах для обуздания опасных психбольных. Говорить нам, по большому счету, было не о чем. У нас есть специалисты для подобных приватных бесед. Они прагматичны и опытны, обладают всеми средствами воздействия, начиная от старых добрых психологических и физических методик давления и кончая нейропрограммированием, самым широким диапазоном психотропных веществ и технических средств воздействия на сознание. Воля, внутренняя убежденность, фанатизм – ничто не защитит от этого комплексного воздействия. Поэтому вскоре Марид расскажет все, что знал. Вспомнит все, что забыл. Напишет летопись своего нечестивого жизненного пути. И выдаст много такой информации, которую придется отрабатывать оперативникам, следственным органам. А где они не справятся, там придем мы, «перевертыши».
Марид смотрел на меня пустым взглядом. Ему сделали укол, чтобы сбить эмоции и агрессию, но говорить он мог вполне внятно. Разговор у нас складывался достаточно сдержанный. Я не хотел услышать от него никаких откровений. Мне просто было интересно, что же за тварь мы поймали. И беседовали мы почти как старые друзья.
– Марид, а у тебя никогда не было жалости? – поинтересовался я, разглядывая своего собеседника.
– К человеку? – криво улыбнулся Марид. – Человек – это заразная болезнь. Он уничтожает мир, данный ему Аллахом. Уничтожает заповеди, данные пророком Мухаммедом. Он жалок. Труслив. Беспечен. И очень многочисленен… Зачем подлунному миру столько людей?
– Достаточно одного, чтобы чтить пророка? – усмехнулся я.
– Достаточно немногих. Остальные нелюди. Им не жить, не осквернять своим дыханием чистый воздух Подлунного мира.
– И это ты так лихо определил, кому жить и кому не жить?
– Аллах определил.
– Как-то ты с ним накоротке.
– Я кто? Я лишь орудие в его руках. Острый нож, который отсекает больную плоть… Каждый умеющий уши услышит, а глаза – увидит. Я не виноват, что вы глухи и слепы. Я не виноват, что вы обречены.
– Пока что обречен ты.
– Что я? Песчинка в песочных часах, которые отсчитывают момент до вашего порабощения и гибели… Вы, неверные, сгорите в адском пламени природных сил, которые сами выпустили наружу. Пусть я не буду первым. Но будут другие. Они сметут в ядерном пламени ваш никчемный мир. И я буду смотреть на это с радостью. Сожалея лишь о том, что начертанную мне дорогу прошли другие. Они не будут лучше меня – я самое острое орудие Всевышнего. Но они пройдут этот путь. И их не остановить… Иншалла…
– Ты же все врешь.
– Да?
– Ты просто лживый лицемерный падальщик, который привык жрать человечину. Ты людоед, свихнувшийся на ненависти к миру, который тебя не принимает. И твой покровитель вовсе не Аллах, а самый мерзкий и убогий шайтан. Ты низок, как и твои дела. И тебе по большому счету не за что бороться, кроме жажды крови и разрушения. Ты бесполезен для этого мира, Марид. И ты ничего не сможешь изменить в нем. Никогда. Ты комар, который может укусить. Может даже перенести болезнь. Но никогда людьми его писк не будет воспринят как слово.
– Твои речи ничего не значат. – Глаза его продолжали оставаться такими же тупыми, но я ощущал, как в груди у него закипает ярость.
– Зато значат твои дела, которые говорят сами за себя… А они кровавы, но примитивны. Ты просто жалок, Марид!
И тут он рванулся на меня. И тут же рухнул на пол как подкошенный – смирительная рубашка не давала ему свободы действий.
В камеру ворвались конвоиры. Марид заорал, как от боли. Попытался удариться головой о пол. Но ему вкатили дозу успокоительного, и он замер.
– Прощай, неудачник, – произнес я, когда его выволакивали из допросной комнаты.
Я знал, что никогда больше не увижу эту ядовитую гадину. Не думаю, что мои руководители решат устроить уголовный процесс с адвокатами, прокурорами и пожизненным заключением в итоге. Наши специалисты по откровенным разговорам выжмут его досуха, как тряпку, и, скорее всего, тихо утилизируют, развеяв прах по ветру. Без пафоса и лишних эмоций, просто сделав необходимое дело по уборке мусора. Оно и правильно. Для таких не может быть судов. У нас вой-на, а врага уничтожают.
