Сегодня утром Роме позвонили из телефона-автомата. Сиплый голос осведомился, где рыжевье, что на человечьем языке означает золото.
– Менты забрали. За зелень повязали, рыжевья при мне было.
– Ты, бык бродвейный! Они спрашивали, откуда вещь?!!
– Нет. Просто изъяли до кучи.
– Конь педальный!.. Уф-ф… Отрабатывать будешь. Встретимся, скажу как. Иначе…
– Да понял я…
Место встречи – недалеко от дома Ромы. Сидим, ждем. А этот аноним не идет и не идет. Как можно быть таким непунктуальным! А может, этот господин НИКТО уже побывал здесь, срисовал наше наблюдение и сделал ноги?.. Нет, маловероятно, если он, конечно, не телепат.
– Ночевать здесь будем? – наконец вскипел я.
– Придет, – зевнул Железняков.
– А если не придет?
– Тогда не придет… Все болезни, Леха, от нервов. Я вот спокоен, как статуя Будды, проживу сто лет.
– А я неспокоен.
– Тогда ты не проживешь сто лет.
Лазутин пробежался по скверу, попрыгал на месте, съежился от порыва ветра, плюхнулся на лавку и снова закурил.
– Второй, ответь Четвертому, – послышался голос из рации.
– На связи, – произнес я в микрофон.
– Крупный мужчина в темном плаще движется в направлении объекта.
– Вижу, – произнес я.
В нашем поле видимости появилась массивная фигура. Бабушкин «комод». Темень, не разглядишь его нормально. Ничего, «комод», еще будет у нас время, познакомимся поближе, чайку попьем. Если, конечно, ты тот, кого ждет Рома.
– Ну же, – хлопнул ладонью по сиденью Железняков. – Иди к нему.
– Спокойствие, Егор. Иначе до ста лет не дотянешь.
Тот самый! Подошел к Роме. Рома вскочил, завихлялся, развел руками – мол, сколько ждать можно. «Комод» протянул ему руку, сблизился, резко дернулся. А потом…
Потом Рома стал оседать на асфальт. «Комод» склонился над ним и нанес удар в шею.
– Ух, е-мое! – только и воскликнул я, поворачивая ключ в замке зажигания.
«Комод» времени не терял. Он шустро рванул в сторону стройки.
– Объект завалили! – крикнул Железняков в рацию. – Нападавший двинул на стройку. Попытайтесь принять его с Сиреневого переулка.
Я вдавил педаль газа. Машина быстро покрыла триста метров. Выхватив родной потертый «ПМ», я ринулся из салона.
Секунды, секунды, секундочки. Ох, как вас сейчас не хватает. Время безвозвратно упущено. Вся надежда на парней из службы наружного наблюдения. Ну, братки, шевелитесь, мы должны взять его!
Стройка. Плиты. Ямы. Темень. Эх вы, ноги мои, ничего не стоит вас здесь переломать. А заодно и шею свернуть. Где ты, «комод»? Ау! Вон кто-то впереди маячит. Тень. Огонек фонаря… Привет коллегам. Все-то у наружки в запасе, даже фонарь.
– Ушел, – переведя дыхание, сообщил оперативник. – Местность хорошо знает.
Мы вернулись к Роме. Он бездыханно лежал на земле.
– Прижмурился, – отметил оперативник, склонившись над телом.
Действительно, нелегко жить, когда в горле тебе сделали дырку, а живот вскрыли, как при харакири. Может, у кого-то и получилось бы выжить. Но Рома не принадлежал к числу таких уникумов. Он был мертв безвозвратно.
* * *
«Есть неплохое антикварное серебро и золото. Как это откуда? С дела!» Бывает же такое – один человек говорит такие слова другому, а слышит их еще и третий, притом этот самый третий носит милицейские погоны и как раз ищет «антикварное серебро и золото с дела».
По нашим каналам прошла информация, что некие крутые ребята пытаются отыскать канал сбыта. Не из квартиры ли Порфирьева золотишко? Для выяснения этого вопроса меня срочно вызвали в Москву. Я уехал, оставив Железнякова разбираться с безвременной кончиной Ромы Лазутина.
Разобрались с продавцами «антиков» мы быстро. Оказались они обычными «клюквенниками» – ворами, чистящими церкви. Группа состояла из двух цыган и русского. Почему-то у цыган особая тяга к церквям. Воровскую шайку мы взяли в полном составе. Изъяли сотню икон и гору утвари. К убийству Порфирьева никакого отношения они не имели. Какое там убийство! У «клюквенников» своих забот полон рот. Вон сколько церквей новых открывается, грех не заглянуть.
Неудача. А это значило, что нужно возвращаться в провинциальный город и тянуть слабенькую нитку, идущую от трупа Лазутина.
Дело шло ни шатко ни валко. Роме за неделю до гибели стукнуло двадцать семь лет. Когда была статья о спекуляции, числился он в фарцовщиках. Побывал и валютчиком, даже привлекался к уголовной ответственности, но был прощен в связи с торжеством демократии. Пытался пристраиваться в фирмы, но быстро вылетал, поскольку такой работник – сущая беда для любой коммерческой структуры. Подторговывал краденым, отсидел за это в СИЗО, опять был отпущен на все четыре стороны в связи с амнистией.
Ясно было, что убийца из знакомых Лазутина. Оставалось проверить каждого и хотя бы спросить об алиби. Знакомых у Ромы оказалось полгорода или около того. Прохиндеистый обаятельный шалопай постоянно пребывал в долгах, отдавал деньги одним, перезанимал у других, зажимал третьим. Один раз ему сломали руку, другой раз пощекотали ножичком, но не помогло – таких только могила исправит. Возможно, из самых лучших побуждений ему прописали такое лекарство.
О преступнике мы имели самое общее представление. Ни мы, ни оперативники из службы наружного наблюдения не рассмотрели его достаточно хорошо. Усекли только, что это было что-то большое.
Габариты убийцы – тоже отличительная черта. Таких здоровяков не так много. Но и не так мало, чтобы допросить каждого в трехсоттысячном городе. Еще имелась звукозапись голоса – если, конечно, звонил сам «комод», а не его подельник.
Провинция – не Москва, где каждый день по десять убийств, не считая обычных взрывов, терактов, разборок и грабежей сберкасс. Да и милиция здесь работала по старинке, полностью выкладываясь на раскрытии убийства. По прибытии я имел счастье увидеть толстенный том с оперативными материалами и не менее толстый том уголовного дела. Нарыли мои коллеги немало. Но… ничего конкретного. Только со всей определенностью было ясно, что среди близких знакомых Ромы «комод» не числился.
Вечерочком я, Железняков и заместитель начальника уголовного розыска Владимир Масляненко собрались в кабинете последнего.
– Близких друзей у Ромы Лазутина не было, – просвещал меня Масляненко. – Знакомых – полк. А приятели – только эти.
Жестом карточного игрока он разложил на столе фотографии – профиль-фас. У фотографа до боли знакомый почерк. Не спутаешь ни с чем. Он вырабатывается в унылых казенных кабинетах, и плодами такого творчества полнятся не яркие обложки журналов и газетные полосы, а оперативные альбомы.
– Тимур и его команда. Всем по двадцать три года, все одноклассники. Знают друг друга с первого класса, – Масляненко ткнул в фотографию в центре. С нее взирала насупившаяся толстая физиономия. – Тимур Валуев, кличка Валуй.
