– Сука ты, – обреченно произнес Малыш.
– Нет времени на ругань. Самолет ждать не будет. У тебя два выхода. Или ты птицей летишь в Польшу. Или едешь на Колыму. Куда тебе больше хочется?
– В Польшу.
– Тогда придется поработать на меня.
Малыш ничего не ответил…
Самолет улетел вовремя. Он уносил в Варшаву Малыша. Там его ждали получатели. И уголовная полиция, пообещавшая нам проконтролировать ситуацию…
* * *
– Принцесса, пойми раз и навсегда – мы теперь в одной труппе и играем одну пьесу.
– Я ничего не хочу! Оставьте меня в покое!
– Покой? Ты серьезно? – Яго посмотрел на нее как на ребенка, сказавшего забавную нелепость.
Жесты у него были картинные, выверенные. Держался он со снисходительной уверенностью и был не лишен нестандартной, какой-то даже демонической привлекательности. Лиза никак не могла вспомнить, где же она видела его до того момента, как он пришел к Седому.
Яго привез ее на квартиру, расположенную на окраине Санкт-Петербурга. Два сторожа: Центнер – тот самый плотоядный громила с расплющенным носом и ушами, Лом – высокий жилистый парень лет двадцати пяти с цинично-наглым, сутенерским лицом.
– Иметь что-то, интересующее сильных людей, и надеяться на покой? Это разумно? – Яго не говорил, а вещал в лучших драматических традициях. – Тебе остается только дружить с нами, принцесса. Не обидим.
Лиза зло прищурилась и мысленно пожелала Яго подохнуть, лучше в муках. Потом она немного расслабилась. А ведь действительно, деваться ей некуда, и остается только дружить с такими типами. Он прав. Сокрушаться по этому поводу? Есть ли смысл? Если посмотреть на ситуацию без злости, объективно, то все не так уж плохо.
Ох, странная все-таки штука жизнь. И странными путями приходится идти по ней. На миг глаза Лизы затуманились воспоминаниями.
Куда идти троечнице, без всякой охоты проучившейся в школе девять лет и содрогающейся при словах «институт» и «техникум»? Для таких девочек гостеприимно открыты двери профессионально-технических училищ. А после них путь в ткачихи. Иваново – город невест и ткачих.
ПТУ, потом ткацкое объединение «Шуйские ситцы», косынка на голове, родные станки, работа до полного отупения. Свадьба с вихрастым рабочим пареньком. Сопливые дети, пеленки и подгузники. Путевки в Анапу от профсоюза и очередь на улучшение жилищных условий. Грамоты за ударный труд или лишение прогрессивок за безударный. Толстеющий с годами, пропадающий по субботам в пивной, раз в неделю (если повезет по жизни) напивающийся с друзьями муж, постепенно превращающийся в диванного ленивого чтеца газет. Подросшие дети-троечники, чей путь тоже в объединение, в лучшем случае – в институт и опять-таки на родные «Ситцы», а если совсем повезет, то в торговлю. Пенсия. Внуки. Бесконечные заботы. Все страницы жизни расписаны для многих поколений таких вот ивановских девчат-троечниц. Шаг влево, шаг вправо считается побегом… Так было когда-то. Так прожили жизнь родители Лизы. Так должна была прожить жизнь и она. Пока все не начало расползаться, как пляжные песочные постройки под напором крепчающего ветра.
Родное производство. Рапорта о росте выпуска продукции и производительности труда. Призывы догнать и перегнать. План по валу и вал плана – все привычное, незыблемо-монументальное, раз и навсегда установленное в один год с треском ухнуло куда-то. Неожиданно оказалось, что выпуск продукции может упасть в десять раз и никого это не взволнует, не полетят головы и партбилеты, никто ничего не будет объяснять, а лишь зашуршит в ушах работяг невнятица о необходимости крутиться, крутиться и крутиться. Цены выросли в тысячи раз. Стало не на что жить, ткачихи с детьми двинули перегораживать улицы. Тогда правительство выделило кредиты на льготные закупки узбекского хлопка, но в отличие от людей кредиты действительно умели крутиться и крутились несколько месяцев, пока хлопок не подорожал в несколько раз. Разжиревшие банковские коты улеглись греться на сейшельских и багамских пляжах, обманутый и усталый народ перестал перегораживать улицы. В остановившихся цехах объединения гуляли сквозняки и воры. Но Лизу это уже не интересовало. Она почувствовала, что всеобщую книгу судеб перетрясли, буквы в ней перепутаны, прямые пути закончены, их сменили неуверенные бесконечные петляния через запутанные лабиринты, где люди порой теряются навсегда.
Фабричные девчонки выстроились в очередь за пособиями, устроились в ларьках, а кому повезло, стали дорогими шлюхами или содержанками. «Иваново – город невест» – эти слова наполнились несколько иным содержанием. В Питер и Москву двинули ивановские девчата. Среди Лизиных подружек было немало таких. Надюха Парфеньева, Юля Васильева растворились где-то в столице. Лиза как-то раз видела их по телевизору. В передаче «Чрезвычайный канал». Интересная была передача. О фирмах, оказывающих интимные услуги.
Лизе тоже предлагали карьеру на этом поприще. Но, несмотря на молодость и легкость в голове, она чувствовала – это ловушка. Тупик. А что делать? Идти работать в ларек? И получать копейки, да еще спать забесплатно с черным хозяином заведения, его бесчисленными братьями и родственниками. Такова ларечная судьба. Нет, тоже не годится. Найти денежного мужика? Не подворачиваются. Как быть?.. Лизе повезло. На нее положил глаз Седой.
Но это случилось позже. Сперва в ее личной жизни царил мальчик Дима – красивый, безмозглый жеребец. Лиза знала его со второго класса. Он был на три года старше и не давал одноклассникам таскать ее за косы. Когда она была в девятом классе, после похода на дискотеку между ними случилось то, что должно было случиться.
Лиза любила телесериалы и любовные романы, не прочь была помечтать о светлой любви и о своем принце. А мальчик Дима с каждым годом все больше расходился с ее идеалом. Он становился к ней все более равнодушным и грубым. С утра до вечера он смотрел по видику боевики, лопал анаболики и тягал в подвале железные блины. Лизе порой начинало казаться, что гриф штанги он гладит с большим удовольствием, чем ее шею. А еще Дима становился денежным, крутым мальчиком. Он устроился работать в бригаду.
Раньше «пойти в бригаду» означало надеть рабочий халат, взять в руки гаечный ключ или малярную кисть и жить от зарплаты до аванса. Сегодня понятия несколько сместились. Сегодня это значит нацепить кожаную куртку, взять в руки финку или пистолет и жить от наезда до наезда. А бригадир в наказание лишит не прогрессивки, а здоровья или даже жизни.
В бригаде мальчик Дима был «шестеркой», притом «шестеркой» услужливой, мечтающей выбиться хотя бы в валеты. Лизу он все больше считал своей собственностью, искренне недоумевал, когда она пыталась встать на дыбы и доказать обратное. Он всегда был готов выслужиться перед начальством и преподнести ему взятку. Какую? Лизу!
Пахан с самого начала положил глаз на Лизу. Может, оно было бы и неплохо. Мальчик Дима начал не только надоедать, но и просто осточертевать. Любовь ушла, вожделения в последнее время этот надутый матрас почти не вызывал. Пахан же был мужик денежный, авторитетный, бетонно-непрошибаемый. Но… Но очень противный. Демонстративно гнилые зубы, отвисшее пузо, волосатые руки. Жуткий сленг – смесь старомещанского с новоуголовным жаргоном. Время от времени он изображал светские манеры, но приобрел он их явно на дешевой распродаже. Он бы выглядел комично, если бы не был жутким, способным на многое субъектом. В постели он превращался в необузданное животное – подобные эротические радости Лиза могла бы найти разве что в обезьяньем вольере.
