Точнее, обуяла она его давно. Еще в пятидесятые годы он «работал» с цыганами по церковной утвари. После краж лошадей у цыганских мужчин грабить церкви – любимейшее занятие. Уже тогда Седой понял, что есть вещи гораздо более выгодные, чем лазить по карманам. Впрочем, с цыганами пришлось расстаться: их потянуло на мокрые кровавые дела, а тут у Седого имелись железные принципы – законнику западло лить кровь. Но страсть к искусству осталась с ним до смерти.
Седой занимался не только кражами произведений искусства, но и их продажей, контрабандой, что вышло ему боком. На сходняке в восемьдесят восьмом братва вменила ему в вину барыжничество – торговлю краденым и спекуляцию. Для законника это занятие просто недопустимо. Старика из воров разжаловали. Как говорят – дали по ушам. Раньше действительно разжалуемым били по ушам ладонями – процедура болезненная и чреватая глухотой.
Было, конечно, досадно, но сильно Седой не убивался. Воровской мир уже не тот. Гангстеры с автоматами, скоростные машины, войны. Звание «вор в законе» покупается, за взятки сходняки выносят нужные новым, не сидевшим, но денежным ворам решения. Седому это все было противно, но его эта карусель уже не касалась. Он тешил свои неуемные алчность и азарт. Он играл. И продолжал играть до последнего своего вздоха.
Седой жил в центре Ленинграда в трехкомнатной квартире. И был личностью весьма популярной в кругах, очень далеких от воровских. Этого приятного в обхождении, немножко старомодного человека весь связанный с искусством Питер считал искусствоведом и экспертом. Не так часто даже среди специалистов встречаются люди, настолько тонко разбирающиеся в искусстве, особенно в тех вопросах, которые касаются цены предметов. Он был вхож даже к самому директору Эрмитажа академику Пиотровскому, у которого, кстати, квалификация этого «искусствоведа» тоже не вызывала сомнений. Никто даже представить себе не мог, кто Седой на самом деле и как он пользуется информацией, которую по крупицам собирает, вращаясь в питерском свете. А использовал он ее для организации преступлений.
Заслуженные, проверенные ворюги, головы которых не были затуманены ненужными мыслями о раскаянии и о завязывании с преступной карьерой, перед окончанием срока получали от зоновских авторитетов адресок. Мол, там живет свой человек, из правильных авторитетов. Накормит, напоит, спать уложит и работой обеспечит. Так у Седого объявлялись гости. Они подбирали подельников и становились руководителями бригад. Рядовые исполнители, как правило, о Седом ничего не знали. Бригада принималась за работу – отрабатывать длинный список наводок.
На Седого работала не одна бригада. И не две. Кадры ведь довольно быстро обновлялись, потому что среди слов, вызывавших наибольшее неприятие у Седого, на одном из первых мест стояла «дележка». Делиться он не любил страшно. Раньше надувательство коллег при дележе считалось тяжелейшим преступлением у воров. Попытки жульничать карались однозначно – смертью. Зарезать могли за утаенную пятерку. Но времена те канули в Лету. Сегодня надуть товарища по преступному промыслу не такой уж и грех – плачевное падение нравов. При оценке стоимость ворованного Седой занижал порой в десятки раз, определяя с этих смешных цен долю участников. Когда же бригада вырабатывала свой ресурс – пять-шесть преступлений, она непонятным образом садилась за решетку. Грешным делом бригадиры подумывали на Седого, но мысли свои держали при себе – слишком высок был авторитет у старого вора. Да и связываться с ним, тащить на разбор или тем более выкладывать милиции – такого никто не мог и помыслить.
Седой держал в своих старческих, но все еще очень крепких руках нити подпольного антикварного бизнеса не только в Питере, но на всем Северо-Западе и в Прибалтике. К нему привозили на комиссионную оценку и реализацию ворованные предметы. Притом те, кто вез вещи на оценку, тоже имели привычку неожиданно попадаться в сети милиции как раз в тот момент, когда ворованное находилось у Седого.
У Седого было много талантов. Один из них – шахматный. Только фигурками служили живые люди. Он переставлял их, разыгрывая многоходовые, замысловатые комбинации. И имел обыкновение выходить победителем и оставаться всегда при своей выгоде, какие бы рисковые дела ни затевал.
Старый вор свысока смотрел, как вчерашняя шантрапа – телохранители катал и наперсточников, бывшие фарцовщики и валютчики – обрастает вооруженными «быками» и становится заправскими мафиози. Как вопреки всем правилам законники из общака строят роскошные виллы. Как в разборах гибнет не только шелупонь, но и серьезные люди. В Питере практически не осталось ни одного вора в законе, который бы держал в руках власть в преступной среде. Ключевые высоты захватила новая, нахальная, отпетая шантрапа и стригла крупные деньги. Но гангстеры и не подозревали, что порой оказывались пешками в комбинациях Седого.
Кабинет известного промышленника Нобеля – основателя Нобелевской премии – по размеру занимал целый железнодорожный контейнер. Инкрустированный пол, резной потолок, полный набор красной мебели – все это тянуло на полтора миллиона долларов. Когда по Ленинграду прошел слух, что имеется такая ценность, в бой за нее сперва ринулись бизнесмены, а потом несколько мафиозных группировок. Сначала в этих разборах от вражеской пули рухнул генеральный директор страховой компании, который сдуру решил, что эта штуковина предназначена для него. Потом настал черед бандитов грызть друг друга. Когда на «стрелу» по поводу судьбы кабинета Нобеля съехались чечены и славяне, третьим участником этих отношений стал РУОП. А четвертый участник – который, кстати, и проинформировал милицию – наблюдал со стороны, как оперативники с мордобоем пакуют мафиози. Когда чуть позже в неразберихе милиция все же хватилась – а куда делся предмет спора? – он уже пылился где-то в подвале, известном одному Седому.
Как Седой переправил его за границу? Если бы знать. По оперданным, у него было несколько каналов: окно в таможне, морской путь, немецкий дипломат. Многие похищенные им вещички всплывали на международных аукционах. Но местонахождение большинства из них неизвестно.
Однажды питерские оперативники проанализировали антикварные кражи и пришли к потрясающему выводу – за всеми более-менее крупными подобными преступлениями маячит чья-то тень. Чья? Немало сил пришлось потратить, прежде чем всплыла кличка – Седой.
Из воровского люда показания на него давать никто не спешил. Не помогали и намеки, что Седой продавал своих помощников. К делу подключился РУОП. Обложили старого вора похлеще, чем известного шпиона Пеньковского. Все возможные виды технических мероприятий, наружное наблюдение – весь инструмент был использован. Результаты не заставили себя ждать. С поличным взяли очередную бригаду. Вместе с ней взяли Седого.
При задержании он симулировал сердечный приступ. Врач прибывшей по вызову «Скорой» сказал, что сердце у старика бьется на редкость ровно. На следствии Седой изворачивался неутомимо и изощренно. Но позиция на шахматной доске складывалась не в его пользу. Фигуры противника теснили его по всему фронту. Начали колоться подельники. Начали выплывать неприятные факты. И Седой стал отступать, сдавая одну линию обороны за другой.
Последний ход он сделал отчаянный и неожиданный. Ему во что бы то ни стало нужно было выйти на свободу – хотя бы ненадолго. И он вмиг стал лучшим другом следствия. Он стал признавать все доказанные и без него эпизоды, неизменно требуя записать чистосердечное признание и содействие правосудию. Он стал каяться в грехах и призывать не грешить других. Он принялся за наставление молодежи на путь истинный, и однажды по санкт-петербургскому телевидению прошла передача с его участием. Полчаса он рассказывал о своей судьбе профессионального вора, о том, какой ошибкой была его жизнь. Призывал молодежь ни в коем случае не следовать его печальному примеру, быть послушными, любить родителей и не нарушать закон. Сыграно было отлично. Седой рассчитывал, что, учитывая беспрецедентность такого шага – нечасто по ТВ показывают раскаявшегося законника, – а также старость, состояние здоровья, его выпустят под залог. Но у прокуратуры и следствия хватило ума не делать этого.
