Так бы и случилось, если бы не вдумчивая, самоотверженная работа сотрудников МУРа, проявивших во всей полноте свои высокие профессиональные и человеческие качества. Вот так! Сам себя не похвалишь – от кого еще дождешься?..
* * *
Железняков увлеченно щелкал мышью. Он больше всех твердил о компьютерной заразе, о том, что из-за компьютерных игр дети дураками вырастают. Твердит он об этом до сих пор, но от компьютера его за уши не оттянешь. Симонов, зевая, читал «Имя Розы» Умберто Эко.
– Здорово, – сказал я, заходя в кабинет. – Я с новостями. В Германии закончен суд над Кельмом.
– И как? – Симонов отложил книгу.
– Признано, что он совершил все семь убийств.
– Неплохо…
Следствие по делу Кельма напоминало затянувшийся анекдот. Он заявил, что вовсе и не Кельм, а гражданин Германии Вернер Кох. Мы доказали, что если таковой и существует, то с этим человеком не имеет ничего общего. Следующий ход – закрепленное в законе право вообще не давать показания. «Я не я, и лошадь не моя. Как хотите, так и вертитесь» – весь разговор.
Масса экспертиз. Мы извлекли магнитозаписи из прошлых уголовных дел с голосом Кельма. Привлекли экспертов по внешности. Медики попытались восстановить пальцевый узор. Эта комедия кончилась тем, что было неопровержимо доказано: Кельм, он и есть Кельм, и никто иной.
Но он так ничего и не сказал. Только в приватных беседах припомнил, как расстрелял Меньшевика, но где искать труп – не уточнил. Мы его так и не нашли. Впрочем, имеющихся трупов ему вполне должно было хватить. По договоренности с Германией, где он совершил большинство убийств, мы отдали его туда. Для тихой Европы он выглядел эдаким Джеком-Потрошителем, там редко убивают так просто и много.
С Яго, наоборот, следствие пошло гладко. Десять суток артист со своей труппой просидел на нарах. После этого умылся, почистил зубы и оставил негостеприимный приют. Из его «быков» только троих привлекли за незаконное хранение оружия. Яго вышел в отличном настроении, поднабравшийся уверенности в своей неуязвимости для какого-то там закона. Съездил в Питер, приобрел там у супружеской пары – одних из самых знаменитых антикварных спекулянтов семидесятых годов, судимых за это дело, – антикварный магазин. В Москве он прикупил казино. Лиза живет при нем, ездит в норковом манто на зеленой «Тойоте» и очень напоминает теперь даму из рекламы, заказывающей своему хахалю по радиотелефону живую рыбу в ресторане «Три пескаря». Доходила информация, что Яго в ближайшее время с еще большим усердием примется за разграбление культурных богатств, имеет на сей счет кое-какие проекты. Порой, чистя пистолет, вспоминая Яго, я повторял про себя умные слова: «Крупного бандита невозможно ныне посадить – его можно только убить». И закрадывалась мысль – неплохо бы нанести ночью визит к Яго. Мечты, мечты. Нет у нас «эскадронов смерти» или «Белой стрелы» – тайной организации по отстрелу мафиозов. Это выдумка журналистов. И мечта честных оперов.
С Коробком судьба обошлась не столь милосердно. Вместе с братвой он напоролся на двести девятую статью – бандитизм, и ему решили устроить показательный процесс. Малыш с Кузей подались в бега. В материалах дела они проходят как «двое неустановленных преступников». Документов же при них не было, а раскрывать, кто они такие, никто из банды не собирался – закон молчания.
Узнав о том, как их подставили, Коробок взвился и пообещал хоть через сто лет устроить Кельму ампутацию головы. Смешно. Бодался теленок с танком. На Кельма у него зубки еще не отросли.
– За девять секунд сделал, – сообщил Железняков время, за которое раскрыл все клетки в игре «сапер».
– У меня пять было, – сказал я.
– Сколько там Кельму навесили? – спросил он.
– Навесили? – удивился я. – Если установлено, что он набил столько народу, это еще не значит, что он виновен.
– Как? – не понял Симонов.
– Вина включает понятие вменяемости. Сергей Франсович Кельм признан невменяемым и по решению немецкого суда помещен в психиатрическую лечебницу.
– Ух ты, – выдохнул Железняков.
– Я думал, только у нас за бабки такие справки покупаются, – хмыкнул Симонов. – Там же Германия. Орднунг. Неужели и там хапают?
– Еще как, – кивнул я. – Бардак. И цены на взятки ниже.
– Значит, через год-два выйдет, – резюмировал Железняков. – И опять кого-то завалит.
– Завалит. Как не завалить, – согласился я.
– Что ж ты, Леха, – покачал головой Железняков. – Надо было его самого при задержании валить. Где твоя крутизна?
– А где твое человеколюбие? Ты же гуманист.
– Гуманист, – кивнул Железняков. – Но валить его надо.
– Вот через год он в России появится – тогда и вали, – усмехнулся Симонов.
– А ведь появится, гад, – устало произнес я. – Непременно появится…
