– Мое усердие?
Однако в тоне баронессы Корф не было ни капли насмешки.
– Да, ведь именно вы послали телеграмму о погибшем пассажире. Тотчас же в нашем ведомстве поднялся страшный переполох, господин Пирогов принялся за расследование... А чтобы местная полиция не путалась у него под ногами, велел успокоить уездное начальство телеграммой, что такого пассажира в поезде не было. Он опросил кондукторов, пассажиров, но особого результата не получил. И тогда генерал Багратионов решил, что пора и мне подключиться к делу. Негласно, разумеется. Ну я и решила, что прежде всего надо начать с вас. Навела кое-какие справки, узнала, что ваши предки – французы... Кстати, некий Люсьен де Марсильяк, знаменитый журналист, случайно не приходится вам родственником? Одно время мне пришлось с ним общаться
[50]
.
– Нет, я не знаю ни о каком Люсьене, – сердито ответил я. – Но, раз он смог преуспеть при республиканском строе, то, надо полагать, прохвост, каких поискать.
Амалия поглядела на меня смеющимися глазами.
– Возможно, вы и правы, – сказала она. – Но в тот момент меня больше интересовали вы, чем он. Я узнала, что вы учились в университете, но не окончили курса из-за стесненных обстоятельств, не женаты, не взяточник...
– Позвольте, сударыня...
– Ведь Игумнов, которого осудили за убийство, вам предлагал деньги, и много, а вы не согласились замять дело. Да, не согласились.... хотя Григорий Никанорович и был не против.
– Вам и это известно? – Я смотрел на нее во все глаза.
– О, моему ведомству нет равных по части наведения справок, – усмехнулась баронесса. – Так что я придумала смешную гувернантку-француженку и отправилась знакомиться с вами. На всякий случай, конечно, условилась с тетушкой Аркадия, что, если вдруг начнут расспрашивать обо мне, она подтвердит, будто Изабель Плесси служила у нее и, получив наследство, уехала.
Вот оно что! Верно, ведь помещица, которую расспрашивал Былинкин, по фамилии Пирогова. Помнится, тот еще рассказывал, как женщина смутилась, когда он явился к ней...
– Бьюсь об заклад, вы не просто так выбрали для себя образ, – проворчал я, исподлобья поглядывая на собеседницу.
– Вы угадали, – призналась Амалия. – Одинокая женщина, не очень хорошо говорящая по-русски, француженка, взбалмошная достаточно, чтобы никто ее не принимал всерьез, внезапно разбогатевшая, чтобы объяснить появление Аркадия с собственной каретой...
– Из него получился поразительно скверный кучер, – буркнул я. – Впрочем, неудивительно – ведь на самом деле он действительный статский советник. И очки вы, наверное, надели не зря, а чтобы было легче втереться мне в доверие. Ведь человек, который все время их носит, быстрее проникнется симпатией к тому, кто видит так же плохо, как и он.
Амалия вздохнула.
– Ничего не поделаешь, такова моя работа, – без зазрения совести призналась она. – Помню, каким я увидела вас впервые – сутулый брюнет, обшлага обтрепаны, волосы подстрижены кое-как и уже отросли... Зато глаза синие, – добавила она с улыбкой.
Я думал, что меня нелегко вогнать в краску. Оказалось, однако, что я был не прав.
– Глаза голубые, – сердито поправил я мою собеседницу. – Значит, все-таки вы сунули мне в карман ассигнацию?
– Я. Считайте, что они попали к вам из казенных расходов, – добавила баронесса.
Я хотел что-то сказать, но она перебила меня:
– Нет-нет, я вовсе не хотела вас обидеть, просто мне стало вас жалко. У вас тогда был такой вид, словно вы хотели повеситься или утопиться, просто еще не решили окончательно, какой из способов избрать. Позже, ознакомившись с вашими записками, я поняла, что была права.
Такого я уже не мог вынести.
– Позвольте! Вы что же, читали...
– Да, читала, – с ошеломительной откровенностью призналась феерическая особа. – И должна вам сказать, что мне ваш слог скорее нравится. Немного суховато, конечно, и порой кажется, что вы полицейский протокол сочиняете, но – весьма и весьма недурно. Только, если хотите иметь популярность, не забудьте приписать пару-тройку описаний дамских нарядов на полстраницы да вставьте еще какие-нибудь пейзажные красоты в романтическом духе.
– Терпеть не могу описания природы, – сварливо заметил я. – И в книгах всегда их пропускаю. Да и потом, мои записки все равно не будут иметь успеха, даже если их и напечатают. Ведь, если рассудить хорошенько, автор предстает в них глупцом, а публика подобного не любит.
– Вы все еще сердитесь на меня, что я вас провела? – спросила Амалия. Несмотря на то, что было уже довольно темно, я мог поклясться, что она улыбается. – Но, в конце концов, вы же недолго оставались в заблуждении. Довольно скоро вы начали подозревать, что я вовсе не та, за кого себя выдаю. Потому-то я ни на мгновение не выпускала вас из виду.
– Почему? Вы меня подозревали? – Мой голос был полон горечи.
– Нет, просто вы слишком догадливы, и я боялась, что Фриде Келлер в один далеко не прекрасный момент придет в голову мысль избавиться от вас, – очень просто ответила баронесса.
Я вспомнил, как лже-Амалии не понравилось, когда я рассказал ей о своей экспедиции в Глухов, о том, что мне удалось там узнать. Да, но ведь именно она позвала меня ехать с ней в Петербург искать неуловимого Альфреда... Почему? Да потому, что я упомянул о своем однокурснике, через которого легче всего навести справки, вот почему! Потом, уже когда мы ехали в карете, Фрида Келлер сочла, что я ей больше не нужен, и достала револьвер, но, на мое счастье, экипаж подскочил на каком-то ухабе, она ударилась раненой рукой и выронила оружие... Потом я упомянул, что Альфред опасен, и она решила повременить с моим убийством, с моей помощью добраться до Альфреда и уничтожить нас обоих... А потом уже она не могла ничего сделать, чтобы не спугнуть Рубинштейна, потому что его люди пристально следили за нами...
– Что? – спросила Амалия, от которой не укрылись моя задумчивость и мое замешательство.
– Ничего, – буркнул я. И тут еще кое-что вспомнил. – Скажите, а обыск в моей квартире, когда я вернулся и там все было перевернуто вверх дном...
Амалия вздохнула.
– Тут, каюсь, я должна перед вами повиниться, – сказала она. – Аркадию вы пришлись по душе куда меньше, чем мне, – может быть, потому, что постоянно указывали на его ошибки. Ну он и решил, что вы что-то скрываете.
– Что? – болезненно вскрикнул я. – Так тот погром устроил он?
– Ну не сердитесь на него, – протянула Амалия. – Аркадий – человек, может быть, слишком прямолинейный, но в своем роде неплохой и очень предан делу.
– И к тому же он великолепный актер, – проворчал я. – Так изображать высокомерное презрение к недалекой француженке не смог бы даже Южин.
