Честное слово, я ожидал услышать все что угодно, только не это. И я как стоял, так и рухнул на стул, не дожидаясь приглашения.
– Она пыталась покинуть N и уехать? Так, что ли?
– Нет, – безнадежно ответил исправник, – нет... Она за материей ездила... для новых занавесок... в N же все втридорога... – Он вытер слезы. – Я ей предлагал уговорить торговцев сбавить цену... а она не захотела... И под поезд упала... Я... я... – Он хотел что-то сказать, но из его горла выходили только какие-то сдавленные звуки. – И мне же пришлось ее опознавать! – в отчаянии проговорил исправник. – Боже... боже! На что она была похожа! Я никогда, никогда...
Он был в совершенном отчаянии. Мне было жаль его, но что я мог ему сказать? Что женщина, которую он, по-видимому, любил, оказалась хладнокровной убийцей и что ей, если рассуждать логически, повезло, что она не дожила до ареста и суда? Но я даже злейшего врага не осмелился бы утешать подобными доводами.
– В семье Веневитиновых все в порядке? – спросила Амалия. – С их детьми ничего не случилось, я надеюсь?
– А что с ними может случиться? – пожал плечами Ряжский. – Веневитиновы продают Старово и переезжают в Петербург. Андрей Петрович сказал, им тяжело здесь жить после гибели дочери. Правда, местные шепчутся, что Веневитиновы продают имение, чтобы бывшему зятю ничего не досталось. Сами понимаете – наши суды долго тянутся. Пока суд да дело, как говорится... – Он вгляделся в Амалию. – Простите великодушно, сударыня, не знаю вашего имени, хотя... Мы с вами нигде прежде не встречались?
– Нет, – спокойно ответила моя спутница.
Ряжский вздохнул.
– Пока вы были в отсутствии, господин Марсильяк, тут такая оказия приключилась... Даже вроде как скандал. Прибыл чиновник особых поручений от губернатора и всех распек. Дескать, мы за баронессу Корф – вы ее, конечно, помните, – приняли совершенно другое лицо и даже бумаг у нее не спросили... Влетело нам по первое число. Щукин с тех пор в постели лежит, бедняга, никак оправиться не может... А вы, как я понял, на повышение пошли, значит... да-с... А это, как я понимаю, невеста ваша?
– Нет, – отозвался я. – Это баронесса Амалия Корф.
ГЛАВА XLV
– Все время меня почему-то записывают в ваши невесты, – пожаловалась Амалия, когда мы наконец вышли от Ряжского. – Даже странно, честное слово... Жаль, что у ваших записок будет такой конец.
– Вы имеете в виду Шумихину? – спросил я.
– Именно. Публика любит, чтобы всякое расследование завершалось непременным разоблачением преступника, и ей дела нет до того, что есть множество нераскрытых преступлений и множество таких, где убийца, хоть и изобличенный, с легкостью уходит от возмездия. В книге все должно быть четко расставлено по местам.
– Порок наказан, добродетель торжествует? – улыбнулся я.
– Вот именно, дорогой мой. А у нас убийца – и она же, согласитесь, отчасти жертва, потому что лишилась ребенка, – так вот, у нас убийца погибла прежде, чем мы успели доказать ее вину.
– Я могу довести дело до конца, – возразил я. – Хотя теперь, наверное, уже и не имеет смысла. Ведь Марья Петровна мертва.
– Верно, – согласилась Амалия. – Как вы считаете, она покончила с собой?
– А вы считаете, что это невозможно? – быстро спросил я.
– Могли быть разные варианты, – хмуро ответила баронесса Корф. – Например, ее столкнули под поезд – случайно или умышленно.
– Кажется, я понимаю вас, – медленно проговорил я. – Хотя, с другой стороны... Мне кажется, вложив перо в руку убитого Головинского, она тем самым показала, что ее месть окончена.
– С таким же успехом она могла и дать понять, что все только начинается, – вздохнула баронесса. – Кроме того, если говорить начистоту, то у нас вообще нет доказательств того, что все случившиеся убийства связаны между собой. Представьте на миг, что первую собаку задушили дети, вторую из мести, скажем, Антипка Кривой, Елену Веневитинову убил Максим Аверинцев, чтобы не пришлось долго ждать наследства, а Головинского – Веневитинов, который, по его же собственным словам, ненавидел учителя.
– А перо?
– Веневитинов вложил его для отвода глаз, – отозвалась Амалия, – потому что знал о прошлом своей жены.
– Это было бы слишком жестоко, – проворчал я.
– Зато идеально отводило бы подозрения от него самого, – возразила Амалия. – А еще, знаете ли, брошенные любовницы иногда совершают убийства. Что мешало Анне Львовне убить учителя, который, к примеру, дал ей понять, что она ему надоела? Ведь раньше она уже однажды убила... Перо же она оставила для отвода глаз, а истерику перед вами разыграла, чтобы окончательно сбить вас с толку. Вот вам и версия, которая ничуть не хуже вашей. И на самом деле оказывается, что Марья Петровна Шумихина, она же Киселева, тут совершенно ни при чем.
– Хорошо, – спокойно сказал я, – мы доведем дело до конца. С чего начнем?
– С «Уголка для проезжающих», – отозвалась Амалия. – Надо же вам забрать вещи, раз уж вы переезжаете в столицу. Заодно и попытаемся разговорить прислугу. Люди, которых не замечают, на самом деле видят очень многое. Надо только найти к ним правильный подход.
* * *
Внешне в «Уголке» ничего не изменилось. Все было так же, как всегда, и только прислуга ходила с суровыми, заплаканными лицами. Я объявил, что мне поручено провести расследование по поводу несчастного случая, и достал свою записную книжку. Перечеркнув все, что имело отношение к делу о похищенных чертежах, начал заполнять новую страницу.
Первый же лакей, вызванный для допроса, показал, что в Глухов Марью Петровну отвозила кухарка Пелагея, потому что Марья Петровна лошадей не слишком любит, а Пелагея с ними управляется не хуже любого кучера. Я подробно расспросил лакея, как Марья Петровна вела себя в последние недели.
– Может быть, она выглядела радостной или, наоборот, казалась подавленной?
Однако лакей объявил, что хозяйка была совершенно такой же, как и всегда.
– Она когда-нибудь упоминала Веневитиновых?
– Нет, кажется. Да они у нас и не жили.
Единственное, что вспомнил лакей, – так это, что, когда стало известно о гибели Елены Веневитиновой, Марья Петровна не удержалась и сквозь зубы, но довольно явственно проворчала: «Так им и надо». Я отпустил свидетеля и вызвал Пелагею.
Кухарка, которая, на моей памяти, только и делала, что бранилась с хозяйкой, пришла с красными глазами, опухшими от слез. Да, она отвезла хозяйку на станцию в Глухов. Марья Петровна казалась очень оживленной и все время говорила о покупках, которые она намеревалась сделать.
– Только, по-моему, тут все дело было не в занавесках, – объяснила Пелагея. – Кажется, господин Ряжский собирался сделать ей предложение, вот она и хотела пошить новое красивое платье. Она вообще превеликая модница была. Где какой турнюр или косыночка... все понимала и могла объяснить.
