– Оставь! – отмахнулась она. – Ты видишь, кого, оказывается, надо жалеть? Кафешантанную певичку! А до моей дочери никому дела нет! Да моя Елена была в сто раз лучше их всех!
– Мы бы все равно выяснили, кто ее убил, – сказал я. – Но вы решили опередить правосудие.
– Вот как? Вы так считаете? Ну что ж, докажите! Я, милостивый государь, законы знаю! Сейчас не то время, когда можно произвольничать! Где ваши доказательства? Я была на станции, чтобы посмотреть расписание поездов! Ну? Что? Да-да, хотела узнать расписание, и нечего на меня таращиться! Мы переезжаем в столицу! А что какая-то дрянь свалилась под поезд, так туда ей и дорога!
Она задыхалась... Но в одном Анна Львовна, к сожалению, была права – у меня не было против нее никаких улик. Никаких. Одна лишь моя личная убежденность.
– Вы мне отвратительны, – сказал я.
– Вы мне тоже, – без малейшего стеснения отозвалась женщина. – Вон!
– Душегубка! – со злостью бросил я ей от дверей. Но не испытал никакого удовольствия, увидев ее ошеломленное лицо. И, уходя, с такой злостью хлопнул дверью, что она чуть не слетела с петель.
ГЛАВА XLVI
– Словом, ничего я от нее не добился, – закончил я, пересказывая Амалии результаты моей поездки к Веневитиновым.
– Нет, почему же, – возразила баронесса Корф. – Вы были там, вы говорили с ней и видели ее лицо. Несомненно, именно она убила свою мачеху. По крайней мере, вы в этом убеждены, и вашей уверенности для меня вполне достаточно. Теперь надо двигаться дальше.
– Я был очень зол, – признался я. – Больше всего меня взбесило выражение ее лица... не знаю даже, как его передать... Она словно гордилась тем, что сделала! И знала, что мне нечем ее уличить, – в сердцах добавил я.
– Ну тут-то она вряд ли права, – отозвалась Амалия. – Сто человек, по ее словам, находились на станции? Стало быть, хоть кто-то да успел что-то заметить. Найти свидетелей – вопрос времени... только, пока мы будем их искать, мадам, скорее всего, будет уже за границей. Хотя и там ее можно будет достать, – добавила моя собеседница. – Но на самом деле важно не это.
– А что? – с любопытством спросил я.
– Фотографии, – отозвалась Амалия.
– Что? – Я решил, что ослышался.
– Я нашла альбом Марьи Петровны, – пояснила баронесса Корф.
Мы сидели в комнате Шумихиной, и закатное солнце, заглядывая в окно, золотило волосы молодой женщины. – Она подала мне довольно тяжелый и пухлый альбом в сафьяновом переплете. – Вот, взгляните... – Отец, мать, родственники, знакомые, какие-то актеры; одна фотография порвана на четыре части и потом склеена... какая-то неудачная любовь, должно быть. – Мы листали страницы, бегло просматривая карточки, многие из которых пожелтели от времени. – Есть снимок первого мужа, того, который Киселев. Вот он, – пояснила Амалия. Со страницы на меня глядел узкогрудый франт с тревожными глазами. – Есть и портрет второго мужа, правда, только один. (Мужчина в усах и с ухоженной бородой, сощурясь, смотрит перед собой, большие пальцы рук он заложил в карманы.) Переверните страницу, там фотография имения, которое могло бы отойти ее сыну. То самое Ревякино, о котором говорила полковница и в продаже которого ее упрекала племянница, наша любезная душегубка.
Это был большой, красивый дом, простоявший, должно быть, не меньше века. Различные флигели и пристройки обезобразили его, но фасад, колоннады, фронтон – все было великолепно и несло на себе отпечаток времени, которое ушло безвозвратно и чей след теперь лишь способен наполнять душу смутным сожалением – словно ты утратил что-то, что и не должно было тебе принадлежать.
– Очень красиво, – искренне сказал я. – Немного напоминает дом моего прадедушки, но тот был в более французском стиле.
– Смотрите дальше, – велела Амалия.
Однако дальше не было ничего интересного. Какие-то групповые фотографии – Марья Петровна с двумя подругами, которые прячут руки в муфты, Марья Петровна на эстраде у рояля в позе «дивы», Марья Петровна и какой-то старичок с подобострастной улыбкой, потом – внезапно – Марья Петровна сорокалетняя, потяжелевшая, с расплывшимися контурами лица... После них следовали две или три фотографии, и альбом кончался. Нет, в нем еще были чистые листы, но карточек больше не было.
– Заметили? – нетерпеливо посмотрела на меня Амалия.
– Что, простите? – глупо спросил я.
Баронесса Корф тяжело вздохнула и стала объяснять мне, как маленькому:
– Карточки Петруши... мальчика... в альбоме ни одной нет. Вам не кажется это странным? Если ради сына она не поколебалась пойти на убийство, то... как же может быть, чтобы она не хранила его карточек?
– В самом деле, – согласился я. – Может быть, они лежали отдельно, в каком-нибудь другом месте?
– То-то и оно, – с досадой ответила Амалия. – Я обыскала всю комнату, но ничего не нашла. Какие-то счета из прачечной, старые афиши, несколько писем от первого мужа, два лотерейных билета... Но фотографий сына нет.
– Может быть, их просто не успели сделать? – предположил я.
– Может быть. – Амалия поморщилась. – Хотя такое мне трудно понять. Ведь даже снимок имения она сохранила.
Мы в молчании уставились друг на друга.
– И что вы теперь думаете? – спросил я наконец.
– Я думаю, – с досадой ответила Амалия, – что мы слишком мало знаем о том деле, с которого все началось.
– Вы имеете в виду убийство Петруши?
– Совершенно верно. А потому я собираюсь поехать в Ревякино и все как следует разузнать. Может быть, живы еще какие-то участники тех событий... Во всяком случае, стоит попытаться.
– То убийство произошло четверть века тому назад, – напомнил я. – Слишком долгий срок, Амалия Константиновна.
– Нет, мой дорогой, – возразила баронесса, поднимаясь с места. – Дело было шумное, лакомое для провинции. Оно обсуждалось не раз и даже не тысячу раз, след таких дел в глуши сохраняется на долгие годы. Это вам не столица, где самое громкое разорение забывается на следующий день.
Лично я считал, что поездка в Ревякино нам мало что даст. Однако, как выяснилось из последующих событий, заблуждался.
* * *
Старый дом был все так же прекрасен, как и много лет тому назад – несмотря на то, что хозяйственных пристроек и всевозможных уродливых флигелей стало еще больше. Зато неподалеку от усадьбы был отрыт пруд, и было видно, как возле дна шныряют шустрые маленькие рыбки.
Я представился новому владельцу Ревякина, довольно молодому человеку, который, как оказалось, недавно женился. Он сказал, что усадьбу эту приобрел еще его отец.
– А кто-нибудь в округе помнит старых хозяев? – спросил я. – Мы ищем людей, которые бы знали их лично.
Молодой человек подумал немного и ответил, что вряд ли сможет нам помочь. Кажется, в деревне жила старая нянька Аннушки Маркеловой, но старуха уже лет пять как умерла. Прочие слуги разбрелись кто куда, и их судьбой он не слишком интересовался.
