– Мерзавка! – выкрикнула она. – Подлая дрянь! Убийца!
– Сударыня, – проговорил Зимородков, морщась, – прошу вас...
– Будь ты проклята! – кричала Анна Львовна, не слушая его. – И ты, и твой сынок, и твоя подружка... Вы все несчастное отродье!
– Я-то несчастная? – сказала Ирина Васильевна, странно усмехаясь. – Да нет, я везучая, что ты... Могу даже своим везением поделиться.
Она сунула руку в карман и достала из него кусок веревки, испачканный кровью.
– Что? Что это? – пролепетала Анна Львовна, в ужасе глядя на него.
– Это? – отвечала Ирина Васильевна. – Веревка удавленника, которая всегда приносит счастье... – Она рассмеялась и задорно качнула веревкой в воздухе. – Я твоих детей ею давила. Хочешь, поделюсь своим счастьем? Чтобы и ты могла удавиться, – голосом, полным ненависти, добавила она.
То, что произошло вслед за тем, я не забуду до конца своих дней. Анна Львовна как-то качнулась, взвыла и осела на пол... Андрей Петрович кинулся к ней, но она билась, рвала на себе волосы и кусала руки. Из ее рта потекла пена...
– Доктора, скорее! – крикнул Зимородков. Он обернулся к Ирине Васильевне: – А вы... вы... – Он выхватил веревку из ее руки. – Вы бесчеловечны!
– Вы ее жалеете? – совершенно равнодушно спросила Ирина Васильевна. – Странно... Ее все жалеют, а меня – нет. – Женщина пожала плечами. – А впрочем, мне все равно.
И больше она не проронила ни слова.
ГЛАВА XLVIII
Это дело – о жертве, ставшей палачом, – произвело в столице много шума, но уже потом. А вскоре после описанных событий я провожал баронессу Корф на вокзал. Кажется, ее ждал Париж, хотя я был вовсе не уверен, – Амалия ведь не из тех людей, которые делятся подробностями своей работы. И все же мне было грустно, что она уезжает и, может быть, я больше никогда ее не увижу.
– Но вы вернетесь? – спросил я.
– Конечно! – ответила она. – Кстати, как продвигаются ваши записки?
Я сказал, что близки к завершению и что, если они когда-нибудь увидят свет, издание будет посвящено ей. Баронесса улыбнулась.
– Только не ставьте мое имя полностью, – попросила она, – а то ваши читатели могут подумать бог весть что. Напишите просто: «Посвящается А. К.», и все.
Я пообещал, что исполню ее просьбу, и мы заговорили о моей новой службе. Я заметил между прочим, что мне очень нравится работать с Зимородковым, потому что он добросовестный и умный человек.
– Да, Саша очень хороший человек, – подтвердила Амалия. – Правда, немного замкнутый, но это ничего. Не думаю, что у вас возникнут с ним трудности.
– Он очень жалел, что нам не удалось спасти детей, – сказал я. – Но кто бы мог подумать, что убийца – Ирина Васильевна!
– Да уж, – вздохнула Амалия. – Она всегда казалась такой рассудительной, уравновешенной особой... Что же с ней будет?
– Не знаю, – отозвался я, – хотя сильно сомневаюсь, что ее адвокату удастся растрогать присяжных. Все-таки четыре убийства... Сейчас она находится в женской тюрьме, священник много с ней беседует, но без толку. Что ей ни скажет, она все ссылается на известные слова, мол, «око за око»...
Амалия поморщилась.
– А по делу Марьи Петровны выяснили что-нибудь? Нашлись свидетели, которые видели, что именно Веневитинова столкнула ее под поезд?
– Один свидетель, кажется, есть, – сказал я, – поручик в отставке. Но его показания нам уже ни к чему, потому что Анна Львовна сошла с ума.
После встречи с убийцей своих детей Веневитинова так и не оправилась. Она бормотала что-то бессвязное, отталкивала всех, кто к ней приближался, не узнавала мужа и то и дело принималась рыдать. Ее доктор не скрывал от меня, что считает ее выздоровление маловероятным.
– А что же Андрей Петрович? Ведь он прежде был так ей предан. И потом, они пережили такое горе...
– По-моему, Андрей Петрович уже утешился, – ответил я. – Во всяком случае, он махнул на свою жену рукой, разъехался с ней и совсем ее не навещает.
Амалия зябко передернула плечами.
– Кто же за ней ухаживает?
– Вы ни за что не поверите... ее тетка, старая полковница. Хотя следить за такими больными очень нелегко.
Однако баронессе, очевидно, не хотелось говорить на эту тему, и она завела речь о городе N, о котором, по ее словам, нередко вспоминает.
– Занятный городок, – сказала Амалия. – Вы имеете оттуда какие-нибудь вести? Как поживают ваши знакомые?
– Да, я недавно встречал в Петербурге Зацепина, бывшего управляющего в Старове, – сообщил я. – Он уже отыскал новое место, и, кажется, дела его идут в гору... Рассказал мне, что Былинкин отрастил волосы и носит прическу а-ля Марсильяк. Брандмейстер так же сыплет пословицами, у доктора Соловейко все по-прежнему... Стариков много пьет и каждому, кто хочет купить Старово, рассказывает, что имение проклято, так что покупатели рады убраться от греха подальше. А Григорий Никанорович – вы не поверите – увлекся Настасьей, бывшей подругой Антипки Кривого... Будто бы он в ней души не чает, но жениться не хочет, говорит, что не желает оскорблять светлую память Марьи Петровны. У «Уголка для проезжающих» новые хозяева, а священник...
Я готов был продолжать и дальше, но тут к нам подошел служащий и объявил, что поезд уходит через пять минут и что госпоже баронессе лучше поторопиться. Амалия поднялась с места.
– Благодарю вас... До свидания, Аполлинер, и берегите себя.
– Я провожу вас, – сказал я.
Мы вышли на перрон, и первый, кого я там увидел, был щегольски одетый молодой человек с маленькой головой и волнистыми волосами. Завидев нас, он обрадовался, будто встретил старых знакомых.
– О! Госпожа баронесса! Какими судьбами? А я, представьте себе, тоже еду за границу. Добрый день, господин Марсильяк!
На руках у него по-прежнему было перстней больше, чем пальцев, а на губах сияла улыбка. Амалия вздохнула.
– Добрый день, месье Рубинштейн, – проронила она. – Рада видеть вас.
Шулер заявил, что он самый счастливый на свете человек, потому что удовольствие путешествовать вместе с баронессой Корф превосходит все его мечты.
– А я по-прежнему не играю в карты, – откликнулась та, загадочно глядя на него.
– О, я тоже взял за правило не играть в карты с женщинами, – без запинки парировал авантюрист. Он отвернулся и стал считать чемоданы, которые, пыхтя, тащили по перрону рыжий Акробат и еще двое каких-то личностей весьма подозрительного вида.
– Амалия Константиновна, – тихо сказал я, убедившись, что Рубинштейн не слышит нас, – если хотите, я велю его арестовать. Его поведение просто возмутительно!
– Не утруждайте себя, Аполлинер, – сверкнула глазами Амалия. – Заверяю вас, что у этого господина нет ни единого шанса.
