— Николаич, у нас «двухсотый».
— Ты что несешь, Сашка?
— Сам взгляни, вон Толик лежит.
Все разом они подошли к лежавшему на спине охраннику. Голова того была запрокинута. Синие глаза безжизненно уставились в небо. Из груди торчала стрела. По-видимому, во время боя Толик вышел из кустов и направил ствол на лучника, а тот воспринял это, как что-то очень опасное, пустил стрелу не в Монзырева, а в него.
— Вот, и первая потеря.
Молча, постояли над павшим товарищем.
— Не расслабляться. Все только начинается. Андрей, забери сбрую с волыной и отнеси Толю в тенек. Если выживем, вернемся за ним. Сейчас по куску мяса зачифаним и «работаем» деревню.
В деревню просочились легко. Работали тройкой, страхуясь, перемещались от халупы к халупе. Первым — Монзырев, в замыкании — Горбыль. В войлочных шапках и черных халатах, издали их действительно можно было принять за печенегов.
Первого противника Монзырев увидел, приближаясь к центру деревни. Из дверного проема показалась спина, послышался не довольный, не внятный бубнеж. Человек пытался вынести связанное в узел чье-то добро, которое застряв объемным баулом, не хотело пролазить в дверь. Замаявшись, кочевник просунул свое тело наружу, с усилием дергал баул и громко ругался на непонятном языке. Недолго думая, Монзырев всадил клинок ножа под левую лопатку бандита и рывком за ворот вырвал его на улицу вместе с узлом награбленного добра.
— Минус один.
Переступив через труп, нагнув голову, вошел в потемки крестьянского жилища. Ориентировался больше на звук. Комната в хате была одна, окно затянуто бычьим пузырем, практически не пропускавшим свет. Пошел на возню, слышавшуюся из-за печи и, признав в очертаниях копошащегося противника, слегка толкнул его в спину. Как только тот, разогнувшись, обернулся к нему, замахом наискось, снизу вверх резанул по шее.
— Минус два.
Так, передвигаясь вдоль улицы мертвой деревни, они «положили» шестнадцать человек. Печенеги, занимавшиеся своим любимым делом, все внимание направляли на грабеж и умирали быстрее, чем понимали, откуда пришла смерть.
— В деревне все. Пора выходить к печенежскому лагерю, не то поймут, что люди исчезли, поднимут хай, — заметил Андрей.
— Парни, ни один шакал не должен уйти. По моим подсчетам, их осталось одиннадцать — тринадцать человек, так что работаем с огоньком. Сашка, ты сверху частокола, ссаживаешь тех, кто попытается стрелять из луков. Андрюха, ты от ворот стреляешь в тех, кто попытается сбежать, такие тоже будут. Я — вольным стрелком. Рассредоточились, начинаю я. Работаем.
Монзырев схватил в руки узел, лежавший неподалеку, взвалил на спину и, направился в сторону повозок. Пройдя через открытые створы ворот, оперативно подмечал, что, где происходит. На одной из повозок его поджидал приемщик барахла. Прикрыв узлом лицо, сунулся к нему и, подавая узел навстречу протянутым рукам, будто не удержав, уронил его к своим ногам, при этом схватил и дернул тянувшиеся к баулу руки вниз к земле. Падая, бандит ойкнул, раскорячился у колеса. Добил ножом.
Все сразу завертелось. Послышались скупые автоматные выстрелы на два-три патрона, более сухие выстрелы из ПМ. Монзырев увидел на ходу стреляющего Андрея, бегущего в сторону полона. Отметил страх и непонимание происходящего, пришедшей в движение толпы связанных славян. Заголосили женщины и дети, мужчины пытались прикрыть их или прикрыться самим. Увидел печенегов, испугавшихся буханья современного оружия, умирающих, пытающихся уползти с линии огня, отползти неизвестно куда. Услышал стоны, крики. В общем, карусель вертелась привычным порядком.
Бойня закончилась быстро. Пленники, сбившись в кучу, затравленно смотрели на приближающихся к ним людей, одетых в печенежскую одежду, но так быстро и ловко расправившихся с людокрадами.
Офицеры на ходу стали сбрасывать с себя одежду врага. Мимо Монзырева, под адреналиновым градусом, пробежал Сашка:
— Командир, ох…еть! Эти пид…сы, даже вякнуть не успели.
Анатолий не пытался отвечать. Глянул на стоявшую против него, уже молчавшую толпу.
— Спокойно, граждане! — и почувствовал, что его совсем не понимают, хоть уже знал от волхва, что при переходе, все попаданцы получили знание местного диалекта, и лялякали на нем, как на родном языке, лишь иногда вставляя словеса из прежней жизни. — Мы свои, пришли к вам на выручку. Нас Вестимир прислал.
Не совсем понимая, о чем речь, толпа уловила одно, что волхв, прислал помощь.
— Сейчас вас освободят, и мы решим, что делать дальше. Я отойду к вежам. Всем мужчинам подойти туда, будем думу думать.
Глава 3
Если бы кто сказал Галине раньше, что вся жизнь в один миг может измениться бесповоротно, безжалостно лишив ее всего, к чему она привыкла, что любила, да, и чего греха таить, не слишком ценила, она бы не поверила. Но теперь это было именно так.
Наступившее утро встретило всех в виде старика волхва Вестимира, представшего перед заспанными лицами, в белой длинной полотняной рубахе, подпоясанной тонким расшитым поясом и портах, в руках державшего деревянный посох.
— Вставайте, детушки. Работа нас ждет сегодня нелегкая, да, скорбная. Умывайтесь, ешьте, пойдем краду строить.
— А, что такое крада, дедушка? — спросила девчушка с белокурыми косичками, растрепавшимися после сна.
— Прощальная ладья. Родичей провожать будем к дедам нашим.
Вестимир еще вчера угадал, кто способен верховодить в этом коллективе. Обратился к Галине:
— Второго дня — Ярилин день был, седни день — Мокоши, хороший день, чтобы проводить родовичей в Ирий. Я пойду, а ты, Галина, приводи всех по тропке к веси. Ждать вас там буду.
Дрова выносили из дубравы. Приходилось преодолевать три сотни метров до размеченого контура погребальной лодки, довольно-таки большой, Галина прикинула, метров пятнадцать в длину и шесть в ширину. Дрова дубовые укладывали по всей площади. Внутри, на дрова, наложили охапки соломы и ветки, на все это, березовые поленья, а дальше снова повторяли расклад. Не смотря на возраст коллектива работников, к обеду, ладья выросла вверх, выше Галиного роста.
— Так, почему эту ладью называют «крада»? — задала вопрос волхву.
Глянув на нее, жрец объяснил:
— Крада — это особый костер, крадущий из нашего мира, в средний мир все то, что на него положено. Так, мы хороним людей умерших.
После обеда, стали сносить и укладывать в ладью погибших. Первое чувство, которое испытала Галина, да, и остальные тоже, было чувство противления происходящему. Никто из них, никогда не видел столько покойников, а ведь их еще требовалось перенести. Перетаскивая покойников своими слабенькими ручонками, девочки плакали. Мальчишки крепились, пытаясь показать, что мужчины не плачут, но слезы нет-нет, да и появлялись на щеках.
