Больше всего в детстве я любила мечтать. Садилась у большого окна родительской «трешки», смотрела на спешащих по улице прохожих и пыталась угадать судьбы тех, кто попадал в поле моего зрения. Например, куда торопится тот мальчишка с синим ранцем за спиной, почему улыбается девочка в белом вязаном берете, о чем думает дедушка с авоськой, опирающийся при каждом шаге на палочку, выстроганную из дерева? Почему красных машин больше, чем зеленых? Почему с третьего этажа дома напротив каждый день выглядывает собака породы восточная овчарка? Она дома одна, и ей так же одиноко, как и мне? Поэтому у нее грустные глаза и тоскливый неморгающий взгляд. Она ждет хозяина? Я тоже жду. Жду, когда мама закончит варить бесконечные борщи, не будет заставлять доедать все из тарелки и поиграет со мной в прятки. Я как раз приметила два тайных места в шкафу – одно за ее платьями, второе – среди пуховых подушек «для гостей».
Решаю продолжить чтение книжки «Незнайка в Солнечном городе» вместо разложенных на столе уроков, прячу книжку и читаю с коленей. Увлекаюсь сюжетом и не замечаю, как входит в комнату мама. Она ругается, размахивая влажным кухонным полотенцем. И наказывает. Теперь я не могу смотреть телевизор перед сном, а это значит, любимые вечерние мультики под запретом. А я так люблю «Лето кота Леопольда» и «Малыш и Карлсон», «Ну, погоди!» и «Простоквашино». Я помню наизусть каждую серию, помню все надписи на стене домика Леопольда, разрисованного Белым и Серым, их мелкие и большие пакости и замечательные решения добрейшего в мире кота.
Мама стоит надо мной, кричит и требует ответа. Ее руки пахнут луком, а полотенце – котлетами. А мне бы хотелось, чтоб мама пахла, как «просто Мария» в любимом сериале, – духами и заграничной виллой. Мне обидно, я начинаю плакать. Я люблю русский и литературу, но ненавижу математику. Я не понимаю, зачем учить уравнения с иксами, ведь на улице хорошая погода и ребенок будет счастливее, если проведет эти часы с друзьями на свежем воздухе. И почему взрослые этого не понимают?
Обещаю себе, как только начнется лето с каникулами, уехать к бабушке в село. Она хоть и заставляет мыть посуду в миске с холодной водой, зато не напрягает вставать с петухами. Появляется куча неконтролируемого времени, которое занимаешь любимыми делами. Можно есть шелковицу прямо с дерева, немытые абрикосы и вишню. Устраивать халабуды в старых зарослях крыжовника и дикого винограда, создавать свой мир, где нет взрослых с их запретами и вечными ограничениями. Можно ходить на речку и купаться сколько влезет, есть макуху, вдыхая пьянящий аромат маслянистых семечек, и не задумываться, что это совсем не полезно и может «перебить аппетит». Ходить на пекарню за хлебом и, дождавшись своей очереди, набрать полную сумку хлеба. Он такой вкусный, нет сил вытерпеть и донести до дома все буханки в целости. Можно по дороге к дому есть хлеб (бабушка разрешает), ломая свежеиспеченные «кирпичики», лепить из мякушки колобки, а из горячей хрустящей корки – лодочки.
Сейчас я знаю, почему каждый человек считает свое детство самым счастливым временем жизни, несмотря на какой советско-брежневский период оно выпало. И не важно, сколько имелось игрушек и сладостей. Не важно, что девочки ходили все в одинаковых платьях и куртках мальчикового цвета. Нам всего хватало при тотальном дефиците, и мы были счастливы. Главное – рядом были друзья и мы занимались тем, что нравилось. И даже призывы к совести и регулярной помощи по хозяйству, регламентируемой наклеенным на двери в кухню графиком дежурств, не могли омрачить чувства безудержной радости, приходящей с каждым новым днем. Это чувство заполняло сознание, окрыляло и помогало порхать над повседневностью.
Мы любили лето, потому что оно пахло скошенным сеном, виноградом и полевыми цветами. У него не было горизонта. Синева неба путалась в волосах, дышала свободой. Мы ловили бабочек руками и тут же отпускали, радуясь пестроте расцветки и скорости взмахивания крыльями. Мы тоже мечтали летать и прыгали с крыши летней кухни, заматываясь в покрывало. Били колени, но не бросали попыток научиться летать. Мастерили лодки из ржавых тазиков, заклеивая дырявое дно пластилином, и удивлялись, почему тонем, не отплыв от берега. Катались на велосипедах наперегонки по бездорожью, и этого было достаточно, чтоб ощущать себя свободными и счастливыми.
Мы любили зиму, потому что много праздников и много снега. Ни промокшие рукавицы, ни холодные носы не могли заманить нас домой. Мы делились одной картонной коробкой из-под телевизора (это были наши санки) и весело мчались вниз с горы.
Дерево, если ему не мешать расти, стремится к солнцу, растет прямо вверх. Точно так же и ребенок. Подрастая, он попадает в мир запретов и ограничений, привыкает к лозунгу «мечтать вредно». Поддаваясь настойчивым попыткам родителей приземлить дитя неразумное, он выбирает профессию, которая «прокормит», «путевого» человека в мужья и… забывает о своих желаниях. Навсегда или временно. Надо их откинуть и забыть. Это не обсуждается. Ведь теперь жизнь принадлежит не нам…
А зачем тогда жить? Зачем, если жить во благо кого-то другого? Даже во благо великой цели – родить ребенка и создать ячейку общества. Кого будет радовать такая кособокая ячейка? А потом эти люди, с задушенными желаниями доводят себя до отчаяния и приходят ко мне за помощью (что похвально) или кидаются в объятия зеленого змия и прочих скачков из реальности (что очень пагубно), или решают прекратить свое земное существование (что еще хуже). А все потому, что перестают мечтать и запрещают себе желать. Они помнят устаревшие и давно не работающие лозунги: следовать своим желаниям неприлично, эгоистично и некультурно. И не адаптируются к современной реальности.
Я вздыхала, глядя в посеревшее окно. Оно было маленькое, от старого покосившегося пластика веяло холодом и одиночеством. Я поняла, что просидела в одной позе несколько часов, вспоминая детство. И меня не мучила совесть. Я предавалась воспоминаниям, листая мысленный фотоальбом, прокручивая различные ролики. Мне не надо было заботиться об ужине для мужа и детей, не надо обременять себя уборкой жилплощади, свое личное время я распределяла сама. Не надо ритуально стирать пододеяльники, простыни и наволочки по субботам, а по воскресеньям переглаживать стопку засушенного белья. Не надо вскакивать на рассвете и нестись на рынок за свежим домашним творогом, а потом с упоением жарить сырники, пропахивая весь дом клубами раскаленного подсолнечного масла. Не надо трясти половички, штопать носки и стирать целлофановые пакетики. В наш век технологий и доступности все эти хозяйственные заморочки из детства ушли в небытие. Осталась лишь острая потребность в любви. В друзьях. В одобрении и поддержке близких людей. Во времени, которое всецело твое. В семейных ценностях, любимых фильмах, хорошей музыке, интересных книгах, авантюрных приключениях и новых знакомствах.
И когда за окном окончательно стемнело, а мое душевное состояние напоминало дрожащую на ветру батистовую занавеску, позвонила Татьяна.
– Меркулова, бери такси и дуй ко мне. Я за тобой соскучилась.
Ее голос был тихим и грустным, как мое настроение. Хотелось плакать, но я сдержалась. Неужели моей подруге может быть так же тоскливо, как и мне? Она неудержимая оптимистка, самодостаточная и уверенная. Для того чтобы чувствовать себя счастливой, ей никто не нужен, даже Николай с его деньгами. Свою жизнь она всегда строит сама, не советуясь ни с родителями, ни с подругами.
