Пролог
– Никаких убийств, – сказала Амалия.
– Абсолютно, – подтвердила Аделаида Станиславовна.
– Никаких преступлений…
– Даже и не думай! – вскинулась ее собеседница.
– Я же там умру со скуки! – возмутилась Амалия.
– Не понимаю, чего тебе надо, – возразила ее мать. – Красивейший край, плодородная земля, вполне приличные соседи… Поверенный пишет, что при надлежащем уходе имение вполне может приносить несколько тысяч в год.
– Так я ему и поверила, – сварливо отозвалась Амалия, которая, очевидно, находилась в прескверном расположении духа. – Наверняка поместье уже заложено и перезаложено, и все долги теперь окажутся на мне. И едва я приеду, как ко мне сразу же явятся господа из земельного банка с требованием платить проценты.
Этот странный разговор происходил прекрасным майским днем 188… года. Сидя в саду у осыпанной белыми цветами вишни, дамы пили чай, а покачивающиеся на ветру ветви отбрасывали на их лица подвижную тень. На Амалии было бледно-розовое платье, которое замечательно шло к ее белокурым волосам и светлой коже. Аделаида Станиславовна, как всегда, была одета в роскошный туалет темных тонов, затканный золотом, и, как всегда, производила впечатление путешествующей королевы, которую застигла буря и заставила сойти с тонущего корабля на утлую шлюпку. Само собой, ни корабля, ни шлюпки поблизости не было, но суть впечатления тем не менее не менялась.
– По-моему, ты преувеличиваешь, – промолвила старая дама снисходительным тоном, глядя на дочь сквозь лорнет. – По крайней мере, в своем письме поверенный ни разу не упомянул ни о каких долгах.
– А иначе во всем этом нет никакого смысла, – возразила Амалия. – К чему вообще завещать свое имущество человеку, которого ты никогда в жизни не видел? Вы, maman, хоть что-нибудь помните о пресловутом Савве Аркадьевиче?
Аделаида Станиславовна наморщила лоб и задумалась.
– Он однажды прислал нам поздравление, – наконец объявила она. – С чем, я не помню, но он точно нам писал!
Амалия покачала головой.
– Только поздравление? А не просил о протекции, к примеру? Не навязывался в гости, не выражал желание погостить у нас в столице, не настаивал на том, чтобы быть представленным моему мужу? Нет?
…Когда в 1881 году Амалия вышла замуж за барона Корфа, блестящего молодого офицера, служившего при дворе, она с некоторым изумлением обнаружила, как много у нее родственников, а у ее покойного отца – друзей и знакомых. Прежде она была всего лишь красивой девушкой из обедневшей дворянской семьи, у которой из близких оставались лишь мать и дядюшка Казимир, родной брат последней; но едва Амалия сделалась баронессой и получила право являться при дворе, как ее со всех сторон стали осаждать четвероюродные братья, троюродные тетки, внучатые племянники двоюродных бабушек и кузены уже совсем каких-то непонятных дедушек. Все это многолюдье улыбалось, льстило, рассыпалось мелким бесом, ссылалось на родство, лгало, предлагало дружбу, молило о протекции, вновь льстило без конца и клялось в вечном расположении. И, хотя Амалия видела людей насквозь и, в общем, ничего от них не ждала, ее все же поражало, как быстро номинальные родичи, напрочь забывшие о ее существовании, когда она в них нуждалась, сразу же вспомнили о нем, едва она сделалась баронессой.
Впрочем, если они рассчитывали извлечь выгоду из ее нового положения, то жестоко ошиблись. Амалия принадлежала к тем людям, которые никогда ничего не забывают, и не давала обмануть себя словами, какими бы красивыми они ни были. Она более или менее вежливо отказала от дома всем неожиданным претендентам на родство, после чего ее хором стали обвинять в том, что она зазналась, не признает родственных уз и вообще ведет себя точь-в-точь как ее маменька, полячка Аделаида, гордячка и ломака. Можно себе представить, как радовались все эти мелочные злопыхатели, когда узнали о разводе Амалии с мужем. Теперь-то, ликовали они, эта высокомерная особа вернется в прежнее ничтожество; теперь-то она точно пожалеет, что отвергла нашу – пусть даже весьма небескорыстную – дружбу.
Однако Амалия в который раз обманула их ожидания. Она по-прежнему жила в великолепном особняке на Английской набережной, решительно ни в чем себя не стесняла и без малейшего смущения бывала при дворе, хоть и не чаще, чем того требовала ее работа в особой службе, о которой очень мало кто был осведомлен. Впрочем, во времена нашего рассказа Амалия уже не состояла в службе, довольствуясь положением частного лица. У нее были слабые легкие, и всего несколько недель назад она приехала из очередного санатория, где провела осень и зиму. А сегодня утром…
– Нет, – решительно объявила Аделаида Станиславовна в ответ на вопрос Амалии, – он никогда ни о чем не просил.
Молодая женщина тихо вздохнула и отставила чашку. Желтая бабочка кружила над травой, и Амалия проводила ее полет взглядом.
– Кто он вообще такой, этот Савва Аркадьевич Нарышкин? – устало спросила она.
– Дальний родственник твоего отца, – с готовностью отвечала Аделаида Станиславовна. – Насколько я поняла, он был в своем уезде мировым судьей.
Амалия скептически покосилась на нее.
– И судья завещал мне свое имение? Ни разу в жизни меня не видя, не пытаясь даже встретиться со мной? Только потому, что я его родственница?
– Дорогая, я тебя не понимаю, – молвила Аделаида Станиславовна обескураженно и даже лорнет опустила. – Что тут такого, в самом деле? Человек умер, перед смертью составил завещание в твою пользу, по всей форме… – Она указала глазами на лежащее на столе письмо, которое пришло сегодня с утренней почтой. – Движимое и недвижимое имущество, пруды, мельница, земельные угодья… Может быть, ты и права, и что-то в самом деле уже заложено банку, но ведь надо сначала выяснить, а потом уж говорить. В конце концов, ты всегда можешь отказаться от наследства, – добавила Аделаида Станиславовна, видя, что дочь колеблется. – И потом, если Савва Аркадьевич Нарышкин пожелал, чтобы ты стала его наследницей, значит, у него для того были свои причины.
Амалия нахмурилась. Причины, как она полагала, были самые прозаические: имение опутано долгами, угодья не представляют особой ценности, стало быть, наследнице не достанется ничего, кроме хлопот и долгой тяжбы с земельным банком, который уж всяко своего не упустит.
К тому же молодая женщина по складу своего характера была человеком городским. Пусть другие сколько угодно радуются тому, что им удалось вырастить на своих десятинах, и хвастаются друг перед другом новыми сортами картофеля или ржи, Амалии все это было безмерно скучно. Даже дачный отдых она не жаловала, потому что при одном слове «дача» ей представлялись тучи комаров, отсутствие привычных удобств и назойливые соседи, бесцеремонно навязывающие вам свое общество на том лишь основании, что вы с ними оказались в одной местности. Так что мысль о том, что ей надо ехать куда-то далеко в провинцию принимать неожиданное наследство, не вызывала у Амалии ничего, кроме глухого протеста.
