– Степан Александрович, какие страшные вещи ты говоришь! – переполошилась тетушка. – Но так или иначе, заезжей даме пальца в рот не клади. Марья Никитишна говорит, она как увидела Саввину жену, так у нее в лице ни жилочки не дрогнуло. Ах, говорит, так вы его жена? Очень приятно, но завещание в мою пользу, имение пока принадлежит мне, так что потрудитесь убираться подобру-поздорову.
– А Марья Никитишна что, присутствовала при том разговоре? – раздраженно спросил Севастьянов. – Откуда она знает, что именно госпожа баронесса сказала и как себя вела?
– Конечно, не присутствовала, – в легком изумлении отозвалась Настасья Сильвестровна. – Но ей рассказали!
И она пустилась в длинное и довольно сбивчивое описание дружбы, которая связывает Дмитрия из Синей долины с дворником Марьи Никитишны, почему, собственно, Марья Никитишна и оказывается в курсе всего, что там творится.
– Я одного не понимаю, тетушка, – спокойно проговорил Степан Александрович, когда она умолкла. – При чем тут мы? Какое нам дело до Любови Осиповны, или до Синей долины, или…
Настасья Сильвестровна остолбенела.
– Как это какое дело? Степан Александрович, ты меня удивляешь, честное слово! Я двадцать лет была знакома с покойным Саввой Аркадьичем. И его жену, между прочим, тоже хорошо помню. И Синяя долина – великолепное имение, каких осталось в России мало. Разумеется, его судьба мне небезразлична. Тем более что петербургская баронесса… совершенно не понятно, что она собой представляет! Вот скажи: какое впечатление она на тебя вчера произвела?
Степан Александрович скривился, как от зубной боли. Вчера два часа кряду он пытался отнекиваться, приводил самые разные доводы, но все оказалось напрасно – почтенная тетушка все-таки вынудила его нанести визит новой хозяйке Синей долины. Счастье еще, что Севастьянов оказался там не один, и оттого его появление не произвело впечатления неуместной навязчивости, да и так он просто не знал, куда ему деться от смущения. И как будто того было мало – по возвращении домой тетушка подвергла его перекрестному допросу: как петербургская дама держала себя, что говорила, что делала и какие у нее вообще виды на знаменитое имение.
– Любовь Осиповна утверждает, что эта особа – настоящая авантюристка, – с торжеством объявила Настасья Сильвестровна. – Одно то, как она обошлась с бедным Сергеем Сергеевичем…
Степан Александрович закашлялся, посадил Мышку себе на колени и стал гладить ее, с преувеличенным вниманием глядя в окно. Больше всего в то мгновение он хотел, чтобы тетка исчезла куда-нибудь и, по возможности, более никогда не возвращалась.
– Она даже не позволила Любови Осиповне переночевать в собственном доме! – продолжала Настасья Сильвестровна увлеченно. – Бедной женщине пришлось ночью возвращаться в Д. и искать ночлега!
Севастьянов заинтересованно взглянул на тетушку. По правде говоря, чем больше он узнавал о баронессе Корф, тем больше она ему нравилась. Сам он никогда бы не осмелился выставить кого-то, тем более женщину, за дверь, даже если бы мысль о пребывании с ней под одной крышей была совершенно невыносима.
– И где же вдова судьи теперь? – спросил он.
– В «Бель Вю», конечно, – с готовностью отозвалась тетушка. – Кричит, что устроит шум на всю Россию, но все равно отсудит свое имущество. Как ты думаешь, она может?
– Ну, – задумчиво пробормотал Степан Александрович, почесывая правой рукой левую бакенбарду, – насколько я ее помню, с нее станется.
Настасья Сильвестровна с укором поглядела на него.
– О! Мужчины! Так я и знала, что она тебе не по душе, потому что ушла от судьи. Но подумай сам: он совсем старик, а она – молодая женщина!
– Что ж она тогда выходила замуж за старика? – с раздражением, какого сам от себя не ожидал, спросил Степан Александрович. – Он ведь не за один день после свадьбы постарел!
Тетушка всплеснула руками, показывая, что племянник решительно, совершенно не хочет ничего понимать. Но тут вошел лакей Андрюшка и доложил, что Вера Дмитриевна пришла.
– Ах! Прекрасно! Прекрасно! – оживилась тетушка. – Зови!
Она уже предвкушала, как они со Степаном и Верой Дмитриевной будут перемывать косточки баронессе Корф и так кстати воскресшей Любови Осиповне, но у Севастьянова, по-видимому, были свои планы. Он ссадил кошку на пол, поднялся и буркнул, что ему пора нести объявления на почту.
– Степан Александрович! – горестно воскликнула тетушка. – Ну что ж это такое? Ведь невежливо же, невоспитанно, просто моветон какой-то!
Но племянник уже скрылся за дверью. Кошка покрутилась в солнечном луче и улеглась на пол, щурясь на старую женщину в кружевном чепце.
– А ты вообще молчи! – сердито сказала ей Настасья Сильвестровна.
Вошла Вера Дмитриевна, хорошенькая темноволосая девушка, которая жила по соседству с домом Севастьянова. У нее были блестящие ореховые глаза, маленькие розоватые ушки и очаровательная улыбка. Настасья Сильвестровна ничего так не желала, как увидеть дорогую Верочку женой Степана, но тут имелись две сложности: во-первых, племянник до сих пор, несмотря на бегство неверной супруги, числился женатым, и, во-вторых, он не питал к Вере совершенно никаких чувств, кроме дружеских. Повздыхав, Настасья Сильвестровна решила, что мужчины сами не видят своего счастья, и раз так, она сама обязана сделать все, чтобы открыть Степану глаза. Для начала она на всякий случай свела дружбу с секретарем консистории
[15]
и стала изучать российские законы, в которых говорилось о разводе.
– Ах, Настасья Сильвестровна, – быстро заговорила Вера Дмитриевна, – вы уже знаете про Любовь Осиповну? Просто уму непостижимо, не правда ли? А вексель Сергея Сергеевича? Тридцать тысяч бедного Пенковского в камине сгорели!
– А мне говорили, только двадцать… – вскинулась Настасья Сильвестровна, и обе женщины с увлечением принялись обсуждать то, что произошло вчера в Синей долине.
2
В этот час почтовое отделение было почти пусто. Кроме почтмейстера Федота Федотыча, который зевал за перегородкой, в помещении находился лишь один доктор Никандров, который справлялся, не было ли для него писем до востребования.
Степан Александрович вошел в дверь, хмуро покосился на доктора и, подойдя к Федоту Федотычу, попросил три конверта.
– Все объявления рассылаете? – притворно вздохнул почтмейстер, подавая ему конверты.
Севастьянов быстро вскинул на него глаза и ничего не ответил. Затем сел за стол и начал было писать адреса, когда Никандров неожиданно подошел к нему и протянул руку. Удивленный Севастьянов поднял голову.
– Прошу прощения, если вы сочтете меня навязчивым, – быстро проговорил доктор, – но, будучи наслышан о вашей беде… – Он покосился на почтмейстера (тот сидел с таким видом, словно, кроме мух, его ничто не интересовало), сел рядом со Степаном и быстрым шепотом продолжил: – Я очень хорошо понимаю, каково вам приходится. Ведь и я сам… – Владислав Иванович горестно усмехнулся, – вовсе не для здоровья сюда приехал, а чтобы забыть ее, проклятую.
