Амалия вспомнила, как Федот Федотыч вытягивал шею, чтобы услышать ее недавний разговор со Степаном Александровичем, и улыбнулась.
– Что-то мне подсказывает, вы недооцениваете профессиональную память вашего почтмейстера, – весело сказала она. – Лично я могу биться об заклад, что он запоминает не только приходящие, но и отправленные письма… причем не исключено, что вместе с текстом. Теперь что касается меня… – Она глубоко вздохнула. – Можете быть спокойны, запрос о Домбровском я сделаю. Хотя… – Она подняла со стола первое письмо и тщательно оглядела его со всех сторон.
– Что? – быстро спросил Севастьянов.
– На вашем месте, – спокойно и рассудительно заговорила Амалия, – я бы приготовилась к тому, что господин Домбровский никогда не бывал в Ялте, равно как и ваша жена. Примите мои слова как дружеский совет.
– Почему вы так думаете?
Амалия кивнула на письмо.
– Видите? Конверт из самых дешевых, серая бумага… Писал, очевидно, человек, который находится в очень стесненных обстоятельствах. Человек, которому до крайности нужны деньги, а тут как раз ваше объявление…
– Но почерк! – вскинулся Степан Александрович. – Я же говорю вам: почерк точно Натали!
– Стало быть, у мошенника под рукой оказалось письмо вашей жены, – не стала спорить Амалия. – Скажите мне, только положа руку на сердце: такое совершенно невозможно?
Севастьянов задумался.
– Может быть, – нехотя пробормотал он. – Да и потом, ее просьба… триста рублей… – Он передернул своими могучими плечами. – Я, если вам угодно знать, не слишком богат. И Натали… она тоже знает, что для меня это большие деньги.
– Расскажите мне о ней, – попросила Амалия тихо. – Что она за человек? Где вы с ней познакомились, какое впечатление она на вас произвела?
Севастьянов утер рукою лоб.
– Познакомились? Я ездил в Москву, в гости к Настасье Сильвестровне… Думал, прескучнейшая будет поездка, ан нет. Захотел разнообразия ради прокатиться на конке… у нас-то в городе, сами понимаете, ничего подобного нет… И сел рядом с ней. – Он говорил, и по его широкому лицу разливалась блаженная улыбка. – Слово за слово, так и разговорились… Потом стали встречаться. Она была артистка… но ей тогда пришлось нелегко из-за процесса.
– Какого процесса? – быстро спросила Амалия.
Севастьянов хмуро покосился на нее.
– Можете не воображать себе всякие ужасы, Натали там была вовсе ни при чем. Просто один ее знакомый… очень хороший знакомый… чиновник, уважаемый человек, в министерстве служил… попал под суд за растрату. Оправдаться ему не удалось, слишком о больших деньгах шла речь. Его осудили и приговорили к ссылке в Сибирь. Натали тогда очень переживала…
Амалия кивнула с понимающим видом. В переводе на язык реальности вся эта история звучала бы так: чиновник, уважаемый человек, который содержал Натали, из-за нее проворовался и отбыл в места, прямо скажем, достаточно отдаленные от нее, после чего сладкой жизни содержанки, разумеется, пришел конец. Но тут ей как нельзя кстати подвернулся неуклюжий провинциал, который был готов ради нее даже на большее, чем прегрешение против восьмой заповеди, той, которая звучит как «не укради». Потому что он был готов на ней жениться.
А Севастьянов рассказывал, какая Натали была красивая («немного на вас похожа», простодушно прибавил он), как все в Д. были от нее без ума, как она очаровала местное общество… И все было хорошо до того дня, когда она исчезла. Исчезла внезапно, он даже не мог подумать… Они отправились на вечер к его бывшей невесте, Ольге Пантелеевне, и Натали казалась такой веселой, такой оживленной… Она пожала ему руку, сказала, что выйдет ненадолго подышать свежим воздухом, и…
– Я думал, что сойду с ума… – бормотал Севастьянов, стиснув руки и глядя на огонь. – И сразу же стал искать того человека, Домбровского. Помнится, она увидела его в Д. и как-то странно обрадовалась встрече с ним… и я только потом понял, что это значило… Но он уже исчез, конечно, вместе с ней. Потом Марья Никитишна сказала мне, что видела их вдвоем незадолго до того вечера в лимонадной Шмайхеля и что Натали обещала ему куда-то прийти…
Амалия поморщилась и спросила:
– Марья Никитишна – это кто?
– Старая дама, местная сплетница… – ответил Севастьянов и, хотя его слова были чистейшей правдой, все равно сконфузился оттого, что опустился до невежливости. – Наверное, там они и условились о встрече… Все остальное вы уже знаете. Я ушел со службы, стал рассылать объявления в газеты… все думал, что, может быть, она вернется… бывает же иногда такое… Ведь вот и Любовь Осиповна тоже вернулась, – неожиданно прибавил он.
Амалия хотела, конечно, сказать, что Любовь Осиповна – особый случай, но поглядела на лицо своего собеседника и решила не растравлять его рану.
– Конечно, мне приходили письма в ответ на объявления… То дамы писали, пытаясь меня утешить, мол, моя жена не стоит того, чтобы о ней думать, то какой-то священник прислал целое нравоучение, что я должен радоваться испытанию и извлечь из него уроки… А сегодня…
Амалия слушала его и размышляла. История, рассказанная Севастьяновым, начала ее занимать. С одной стороны, положительный, несомненно неплохой, но скучный уже самой своей положительностью человек; с другой – красавица, бывшая артистка, бывшая содержанка, истинная femme fatale
[19]
; с третьей – какой-то гусар Домбровский, наверняка отчаянный молодец и еще более наверняка – прохвост, каких поискать; с четвертой – несуразные письма…
Да, вот письма, пожалуй, были интересней всего. Особенно второе.
– Скажите мне, только откровенно, – попросил Севастьянов. – У меня есть шанс, хотя бы один из тысячи, что я найду ее?
Амалия придерживалась того мнения, что Натали они, конечно, найдут, но только Степану Александровичу от этого вряд ли станет легче.
– Я думаю, – вывернулась она, – что если мы отыщем того гусара, то отыщем и Натали. Кстати, я хотела бы спросить у вас… Домбровский – польская фамилия, довольно распространенная, что не облегчит нам поиски, тем более что мы даже не знаем, из какого именно он полка. Вы ничего, кроме фамилии, о нем не помните?
Севастьянов задумался и наконец сказал, что имя гусара Натали при нем не называла.
– А сколько ему лет? Хотя бы приблизительно, – настаивала Амалия. – Вы ведь упоминали, что видели его.
Тут Степан Александрович подскочил на месте и объявил, что да, конечно, Домбровскому на вид примерно столько же, сколько и ему, то есть сейчас должно быть что-то около тридцати, максимум – тридцать с небольшим. Амалия записала данные на своем листке.
– Замечательно… Завтра я пошлю Дмитрия на телеграф, и, думаю, через несколько дней мы получим ответ.
– Благодарю вас, – искренне сказал Севастьянов.
Потом они сидели и пили чай, и Мышка, которая услышала шорох за обоями, внезапно поднялась с места и ускользнула куда-то. Вошла Лиза, принесла еще один чайник, справилась, не нужно ли чего-нибудь, и исчезла. Сумерки столпились в саду и заглядывали в окна, словно им было завидно, что там горит огонь в камине и на полу лежит старый, тонкого рисунка, ковер, а на ковре покоятся дамские ножки в золотистых туфельках с большими бантами. Амалия смотрела на банты и думала о женщине, привыкшей к расточительности и блеску, женщине, которой стало скучно и тесно в пыльном уездном городе, настолько тесно, что она согласилась бежать из дома с первым встречным.
