Впрочем, бытовые коммуны создавались не только подобным импровизированным порядком. В 1929–1930 годах в Москве был построен экспериментальный дом-коммуна по ул. Орджоникидзе по проекту Ивана Николаева. Радикальность этого проекта состояла в функциональном разделении здания, делившегося на спальный корпус с 1008 спальными кабинами, санитарный корпус с санузлами, душевыми, помещениями для зарядки и общественный корпус со столовой, спортзалом и библиотекой. Это был настоящий бытовой конвейер. Здание сохранилось и по сей день, рядом с посольством США в Москве, но оно в 1968 году было сильно реконструировано и утратило первоначальную планировку.
Таким образом, предложение Ларина вовсе не было «болезненно-фантастическим проектом». Напротив, оно опиралось на уже возникшую бытовую практику. И оно обещало колоссальную экономию средств на улучшение бытовых условий. Но в широких масштабах его концепция коллективизации быта реализована не была.
Первая причина состояла в том, что, как это ни странно, бытовые коммуны столкнулись с законодательными и административными ограничениями и запретами. ЖАКТы (жилищно-арендные кооперативные товарищества), которые с 1920 года арендовали у местных Советов жилые дома и управляли ими, с 1930 года потеряли право на аренду и управление жилыми домами, и оно перешло в ведение коммунальных отделов Советов, а с 1931 года в ведение отделов Наркомата коммунального хозяйства. Они крайне неохотно шли на перепланировку жилья и выделение комнат под коллективные нужды. За самовольную перепланировку членов коммуны даже привлекали к суду. Далее, одной из главных забот бытовых коммун было отоваривание хлебных карточек. Но, когда представитель коммуны заявлялся в магазин с 50 карточками членов коммуны, его часто задерживали по подозрению в спекуляции. Ларин и его сторонники призывали ввести особые правила для бытовых коммун и организовать доставку продуктов им на дом, но безуспешно.
Вторая причина состояла в том, что век непрерывки был очень коротким. Уже в ноябре 1931 года СНК СССР декретировал переход к прерывной шестидневной неделе с фиксированными выходными днями, которые приходились на 6, 12, 18, 24 и 30-е число каждого месяца (вместо 30 февраля выходным днем было 1 марта). Это разрешило многочисленные трудности, связанные с непрерывкой, и подорвало в корне создание и развитие бытовых коммун. В них просто отпала необходимость.
Более жизненной оказалась коллективизация быта с помощью общественного питания, включавшего в себя фабрики-кухни и общественные столовые. Эта форма также зародилась на практике. Раньше рабочие питались самостоятельно, приносили с собой еду из дома. Это было неудобно, и питание одних рабочих резко отличалось от питания других рабочих, что сказывалось на производительности труда. Особенно это касалось работниц, которым приходилось готовить пищу и для себя на работу, и для семьи. Поэтому многие фабрики пришли к необходимости завести свои учреждения общепита и соответственно обслуживающие их фабрики-кухни. В начале 1920-х годов появилось также товарищество «Народное питание» (или «Нарпит»). Первая фабрика-кухня появилась в Иваново-Вознесенске 29 марта 1925 года. Оснащенная германским оборудованием, она смогла готовить до 5 тысяч обедов в день и обеспечить питанием четверть рабочих Иваново-Вознесенска.
Опыт оказался удачным, готовка на фабрике-кухне экономила продукты и топливо, время на приготовление обеда сократилось до 2,4 минуты против 35 минут в семьях. Вскоре появились статистические данные, показавшие, что на заводах, обслуживаемых фабриками-кухнями, производительность труда рабочих выше, чем на заводах с неорганизованным питанием. Нарком здравоохранения СССР Н.А. Семашко назвал эту систему «бомбой, брошенной в старый быт». Общественные столовые стали расти как на дрожжах, и к 1928 году сеть их увеличилась до 1000, с суммарной мощностью 650 тысяч обедов в день
[107]. Председатель товарищества «Нарпит» А.Б. Халатов выдвинул идею распространить общественное питание не только на фабрики и заводы, но и на весь быт и требовал строить жилые дома без индивидуальных кухонь. Это, по его подсчетам, должно было экономить до 15 % строительной сметы
[108]. Халатов вынашивал также идеи грандиозных пищевых комбинатов, которые должны были перерабатывать все виды пищевых продуктов и освободить трудящихся от забот о хлебе насущном и горячем обеде совершенно.
Надо отметить, что в развитии общепита был и милитаристский аспект. Халатов отмечал, что фабрика-кухня имела оборонное значение, как одна из опор организации питания в красноармейских частях и в тылу
[109].
Таким образом, общественное питание и бытовые коммуны сошлись в предложении о ликвидации индивидуальных кухонь. Сторонникам такого подхода кое-чего удалось добиться, и в начале 1930-х годов некоторые жилые дома действительно были построены без кухонь или с очень маленькими кухнями. Но от этого вскоре отказались, и в советской жилищной архитектуре снова утвердилась квартирная планировка с индивидуальными кухнями и санузлами в каждой квартире. Фабрики-кухни трансформировались в крупные общественные или ведомственные столовые с механизированными кухнями, а от идей пищевых комбинатов остались хлебозаводы, молокозаводы и мясокомбинаты, которые работали порознь и в общий комплекс, как правило, не объединялись.
Фактический отказ от продолжения коллективизации быта в СССР всегда был загадкой. В принципе ничто не мешало продолжать политику в этом же направлении, особенно в конце 1930-х годов, когда с хозяйственными ресурсами стало получше, появилась возможность достаточно масштабного жилищного и коммунального строительства. Тем более что в начале 1932 года был завершен Генеральный план электрификации СССР, разработанный особой комиссией под руководством первого заместителя председателя Госплана СССР Г.И. Ломова. План на 10–15 лет разрабатывал перспективы развития советской электроэнергетики, и в его работах было уделено внимание электрификации быта. В этом плане предполагалось довести расход электроэнергии на коммунально-бытовые нужды с 2,4 млрд кВтч в 1933 году до 9 млрд кВтч в 1937 году, и до 86,4 млрд кВтч по истечении 15 лет, что давало бы на жителя 575 кВтч. В 1931 году в Москве душевое потребление электроэнергии составляло 78 кВтч
[110]. В подсчетах планового потребления электроэнергии в быту плановики делали попытки учесть не только освещение, водопровод, но и расход энергии на приготовление пищи, стирку, сушку и глажку белья. Подсчеты эти были более чем приблизительными, поскольку бытовых электроприборов в СССР тогда почти не было и статистику собрать было очень трудно.
Казалось бы, можно было собрать всю плановую волю, объединить накопленный опыт бытовых коммун, экспериментального дома-коммуны и других коммунальных домов, общепита, электрификации быта и развития теплофикации (то есть создания системы центрального отопления, которая началась с экспериментальных объектов в 1929 году), да и выработать план всеобщей коллективизации быта в СССР на длительную перспективу. Это было реальностью. В конце 1930-х годов вырабатывались методы индустриального, поточного домостроения, разрабатывались первые проекты быстросборных панельных и блочных домов, потенциал которых был реализован уже после войны. Однако все надежды на построение светлого коммунального будущего с полным освобождением женщин от кухонного рабства были перечеркнуты коллективизацией.
