Сам Кришна сел на свое место, и великий Вьяса, который, как известно, предвидел всю историю земли в медитации, осторожно посмотрел на Карну, потому что он знал, что в эту секунду решается весь ход истории, замершей между добром и злом.
Но Дхриштадиумна, который стоял рядом с Драупади, выступил вперед и сказал:
— Хоть и славен ты, Карна, своей силой, но человек, который принадлежит к низшей касте, не может претендовать на руку моей сестры. Поэтому я покорно прошу тебя вернуться на свое место.
Глаза Карны сверкнули, как лед на солнце, но он много узнал после турнира в Хастинапуре. Он спокойно ответил:
— Это правда, что я был воспитан Адхиратой, но я кшатрий. Мой учитель, Парасурама, видел это своим внутренним глазом и проклял меня за это. Это проклятие дает мне сегодня право стоять здесь среди этих королей-воинов. Я буду участвовать в этом конкурсе. Кто посмеет остановить меня?
В ответ Дхриштадиумна вынул свой меч. Лицо его было бледно, как зимний вечер и его рука дрожала: он знал, что он не равный противник Карне. Но честь этого дома была под угрозой, и он не мог поступить иначе.
Затем, из тишины, которая воцарилась в свадебном зале, раздался голос, сладкий как песнь коэля
[9]:
— Прежде чем ты попробуешь завоевать мою руку, король Анги, скажи мне имя твоего отца. Без сомнения, будущая жена, которая должна разлучиться со своей семьей и последовать за мужем, имеет право знать это.
Это была Драупади, и, говоря это, она встала меж своим братом и Карной, сняв вуаль. Ее лицо было изумительно, как полная луна после месяца облачных ночей. Но ее взгляд был взглядом воина, который видит щель в доспехах противника и вонзает свое лезвие без колебаний. Каждый мужчина в собрании, даже если и желал ее, поблагодарил свою судьбу, что не он стоял перед ней.
Карна ответил на вопрос молчанием. Побежденный, с виновато опущенной головой, он покинул свадебный зал. Но он никогда не забыл это унижение в присутствии всех царей Бхарата. И когда пришло его время отплатить надменной принцессе Панчаала, плата его выросла во сто крат».
* * *
Я не виню народных певцов за их песни. С одной стороны, события происходили именно так, как они их описали. Но с другой стороны — все было совсем иначе.
Когда Карна выполнил задание, и мой брат вышел вперед, держа руку на мече, тревога охватила меня, и мой разум помутился. Что-то ужасное должно было вот-вот произойти. И только я одна могла помещать этому. Но что я могла сделать? Я посмотрела на Кришну в надежде получить указание. Мне показалось, что он слегка качнул подбородком, но я не понимала, что он хотел этим сказать. За ним сидел, нахмурившись, Вьяса. Он предупреждал меня об этом моменте, но я не была способна вспомнить его слова. Не говорил ли он мне, что я буду причиной смерти брата? Я стиснула зубы и глубоко вдохнула. Я не уступлю так просто своей судьбе.
Дхри достал из ножен свой меч и расправил плечи. Карна навел свой лук — он единственный выбрал это оружие, чтобы стрелять в мишень — на грудь моего брата. Его глаза были красивы, грустны и решительны — глаза человека, который всегда попадает в то, во что целится.
Мое сознание затуманилось, и я помню лишь одно: я бессознательно отступила от огня, и Дхри сжал мою руку. Он был первый, кто полюбил меня. Все стиралось перед этим: дрожь при первом взгляде на Карну и оцепенение, которое охватило меня, когда он отвернулся в гневе.
Позже некоторые будут хвалить меня за храбрость, которую я проявила, поставив выскочку-сына колесничего на свое место. Другие назвали меня надменной, посчитав, что мое отношение к человеку зависит от его касты. Они скажут, что я заслужила все испытания, которые выпадут на мою долю. Однако другие будут восхищаться мной, потому что я была верна дхарме, что бы это ни значило. Но я сделала это только потому, что не могла допустить, чтобы мой брат погиб.
Могут ли наши действия изменить нашу судьбу? Или же они — песчинки в трещине дамбы, которые всего лишь оттягивают неизбежное? Я спасла Дхри, и он мог продолжать совершать героические и ужасные поступки. Но не так просто избежать смерти. Когда она придет к Дхри еще раз, я пожалею, что спасла ему жизнь на празднике сваямвары, где, по крайней мере, он мог умереть достойно.
Лишь в одном я уверена: что-то изменилось в тот момент, когда я задала Карне вопрос, который, как я знала, больше всего принесет ему страданий. Единственный вопрос, который заставит его положить свой лук. Когда я шагнула вперед и взглянула в глаза Карны, я увидела в них свет — восторга ли, желания или зарождающейся любви — я не знаю. Если бы я была мудрее, я бы подарила ему надежду на любовь, и таким образом мне удалось бы смягчить опасность момента, значимость которого я тогда даже не могла себе представить. Но я была молода и слишком испугана, и сказанные мной слова (слова, о которых я буду сожалеть всю жизнь) потушили этот свет навсегда.
13
Шрам
Мои ноги истекали кровью. Я никогда не ходила босиком по улицам, усеянным колючками и камнями. Я смотрела на человека, быстро идущего впереди меня, на его недорогую белую накидку, покрывающую гибкую спину, и думала: неужели это тот человек, которого я ждала. Только час назад я надела на его шею свадебный венок. Беспощадное солнце пекло так сильно, что кружилась голова. Мы не разговаривали с тех пор, как покинули дворец. В горле у меня пересохло. Согласно свадебному обряду я ничего не ела весь день, а после церемонии мой муж отказался остаться на праздновании в честь свадьбы, причем довольно дерзко, на мой взгляд.
— Я должен вернуться к семье, — сказал он. — Они будут беспокоиться.
В ответ на расспросы моего отца он заявил, что не имеет права рассказывать о своих близких и называть свое имя.
Отец едва сдерживал себя.
— Позволь нам пригласить твою семью присоединиться к нам, — сказал он. — Они могут жить в любой части дворца, какую выберут. Как-никак, согласно брачному договору, половина королевства — твоя.
Мужчина сказал, что ему не нужны дворцы. Он попросил, чтобы я избавилась от моего пышного убранства, совершенно не подходящего для жены простого брахмана. Служанки принесли мне хлопковое сари. Я протянула рыдающей Дхаи-ма свои золотые украшения, оставив лишь ожерелье из ракушек, которое он одел на меня.
— Тогда позволь нам дать тебе колесницу, — в ужасе вскричал мой брат. — Панчаали не привыкла…
— Теперь она должна научиться, — резко перебил его мой муж.
Каждый шаг по неровной, источающей жар тропинке отзывался нестерпимой болью. Я была слишком горда, чтобы попросить замедлить шаг, даже когда я споткнулась и упала. Пробившись через тонкое сари, галька оцарапала мне колени. Царапины покрывали мои ладони. Я кусала губы, чтобы скрыть слезами боли слезы, появлявшиеся от обиды, вызванной равнодушием мужа. Внутренний голос говорил мне: «Карна бы никогда не позволил тебе так страдать». Но это не было правдой. Если бы он увидел меня сейчас, он бы рассмеялся от взыгравшего в нем безжалостного удовлетворения.
