— Ты называешь их своими, а других — чужими. Позор! Из-за этого и случились все ваши беды с тех пор, как оставшиеся без отца сыновья Пандавов прибыли в Хастинапур. Если бы ты любил их всех, как своих, этой войны никогда бы не было.
Не из-за этого ли и все мои несчастья? И все несчастья в этом мире?
* * *
Мы думали, что в этот день уже больше ничего не случится, но под конец его нам пришлось узнать еще одну тайну. Когда Пандавы уже стояли с зажженными факелами, чтобы начать обряд кремации наших детей, к нам подошла Кунти. Ее глаза были потухшими, она говорила тихо и с какой-то страшной решимостью в голосе.
— Подождите, — сказала она. — Вы должны начать обряд, принеся дань уважения своему старшему брату.
И мы, изумленные и потрясенные, выслушали запоздалую правду о Карне.
39
Пепел
После боя убитых сжигают. А потом их прах предают Гангу. С того момента, как мы развеяли пепел по ветру вдоль реки, Юдхиштхира впал в глубокую депрессию. Тридцать лет своей жизни он двигался к цели, словно стрела, пущенная метким лучником. Но когда стрела достигает своей цели, что ей делать дальше?
Несмотря на наши мольбы, Юдхиштхира не хотел покидать берег реки и ехать в Хастинапур на свою коронацию. Недели напролет он сидел, глядя на опустошенную землю, на которой ничего не росло, думая о тех миллионах, чьими предсмертными муками был отравлен воздух. Но больше всего он думал о Карне, своем родном брате, которого он так долго ненавидел.
Я была с ним все эти недели, потому что боялась оставить его одного. Каждый день мы вновь и вновь говорили об одном и том же, но его разум застрял на одном месте и не мог сдвинуться с мертвой точки.
— Как я обрадовался, когда он упал! — говорил Юдхиштхира. — В своей самодовольной радости я забыл о том, что в этот день он спас мою жизнь — а до того жизни Бхимы, Накулы и Сахадевы. Почему я не догадался? Почему никто из нас не догадался? Мы бросились к его мертвому телу и, громко смеясь, поздравляли Арджуну, хотя знали, что он убил Карну нечестно. О, этот страшный грех братоубийства лежит на мне, а не на нем, потому что он просто сделал то, что я ему сказал!
Пока Юдхиштхира говорил, во мне тоже просыпались угрызения совести. Если бы только я сказала ему раньше, от какой боли я бы его избавила сейчас! Но я не могла позволить себе впадать в муки раскаяния. Мне надо было помочь Юдхиштхире. За все годы нашего брака я еще никогда не видела его таким удрученным — даже тогда, когда я оскорбила его при дворе Дурьодханы.
Я отогнала от себя это горькое воспоминание и сказала:
— Ты сделал это по неведению, а не от злобы.
Но он не хотел слушать. Схватив меня за плечи, он продолжал мучить себя:
— Как могла моя мать, столь мудрая во всем, не раскрыть нам такую важную тайну? Как я могу теперь доверять ей?
Раньше я почувствовала бы некоторое удовольствие оттого, что он так говорит о женщине, которая больше, чем кто бы то ни было, была моей соперницей. Но теперь мне даже противно было думать о таких мелочах. Узел ненависти развязался в моем сердце, когда я увидела Кунти на похоронах Карны. Она выглядела такой изможденной, пристыженной, выбитой из колеи. Кроме того, слова Юдхиштхиры наполнили меня чувством вины. Я ведь тоже знала об этой тайне. Как бы он себя повел, если бы это открылось ему?
Я сказала:
— Не тебе судить о поступках твоей матери. Кто из нас может знать, какой ужас она испытала, когда родился Карна?
Но Юдхиштхира опять погрузился в свою скорбь и не слышал меня.
Встревоженные его продолжительной апатией, я и мои остальные мужья повели его к Бхишме. Мы думали, что, возможно, философская беседа с дедом разгонит его тоску. Мы знали, как Юдхиштхира любит такие разговоры. Умирающий Бхишма, забыв о собственных страданиях, стал наставлять его в искусстве управления государством:
— Правитель должен уметь скрывать свои слабости. Он должен внимательно выбирать себе слуг. Он должен сеять раздоры среди знати враждебного царства. Он должен быть снисходительным, но не чрезмерно, чтобы злые люди не могли этим воспользоваться. Его сокровенные мысли должны быть скрыты даже от самых близких.
Юдхиштхира слушал его почтительно, но даже Бхишма не мог вывести его из его немого отчаяния.
И тут вмешался Кришна. Он сказал Юдхиштхире, что пока он предается своей меланхолии, бандиты терроризируют его беззащитных подданных на окраинах ослабевшего царства Куру. О Кришна! Он воззвал к единственной вещи, которой Юдхиштхира не мог пренебречь: к его долгу. Он позволил отвести себя обратно в город и принять корону, хотя и не испытал от получения власти никакой радости.
Я не обвиняю его в этом. Хастинапур сложно было назвать приятным местом. Дворец, который во времена Дурьодханы был полон неистовой, кричащей энергией, теперь дышал какой-то могильной сыростью. Немногие, оставшиеся там, вероятно, из почтения к памяти старого царя и царицы придворные носили траур, бесшумно передвигаясь по коридорам дворца. Я приказала им одеться к коронации. Они из страха повиновались мне, но праздничные наряды висели на них мешками. Как мне сейчас не хватало Дхаи-ма! Ее энергичные ругательства быстро заставили бы их оживиться. Я велела своим слугам снять тяжелые пыльные занавеси и распахнуть все окна. Я позвала служанку, чтоб та расчесала мои длинные спутанные волосы и втерла в них благовония.
И все равно необъяснимым образом повсюду чувствовался этот кладбищенский запах. Я вдыхала его, медленно проваливаясь в болото депрессии, как Юдхиштхира. Вечером накануне коронации я не могла заснуть. Стоя у окна я с горечью подумала о том, что мне придется прожить в этом дворце всю свою оставшуюся жизнь. Много лет назад, когда только вышла замуж за Бхиму, я сказала ему, что это место никогда не станет для меня домом. Мои слова оказались пророческими.
В день коронации самым трудным для меня было вновь войти в тронный зал. На его пороге мои ноги подкосились, подмышки вспотели, стало трудно дышать. Мне пришлось использовать всю свою силу воли, чтобы войти в комнату, которая когда-то стала местом моего величайшего унижения. Но моим мужьям было еще тяжелее от тяжелых воспоминаний, связанных с этим залом. Видеть страдания любимого человека больнее, чем страдать самому. Этому меня научила война. Однако у нас не было выбора. Трон Куруса находился в этой сабхе на протяжении поколений. Мы не могли перенести его в другое место, особенно сейчас, когда верность традициям помогла бы нам навести порядок в новом государстве.
И вновь Кришна — а кто же еще! — пришел к нам на помощь. Он прислал из своего дворца поваров и садовников, музыкантов и танцоров, и даже своего любимого слона, чтобы Юдхиштхира ехал на нем во время коронационной процессии. В день коронации он привел всю семью Яду, и они, не зная о нависшем над нами роке, радовали нас, восторгаясь вкусной едой и хорошим вином, и беззаботно веселились. Без них мы не вынесли бы вида пустых мест по обе стороны трона — мест, на которые из чувства уважения или вины Юдхиштхира никого не посадил. Справа когда-то сидел Бхишма, слева — Дрона; на возвышении, на троне с резными украшениями — Дурьодхана. А рядом стоял, строгий в своей простоте, стул, на котором когда-то сидел Карна.
