* * *
После войны Хастинапур превратился в город женщин-вдов, которые никогда не могли подумать, что жизнь их семьи будет зависеть только от них. Самые бедные из них привыкли работать, но оставшись без защиты мужчины, они оказались угнетенными. Богатые женщины, избалованные и изнеженные, были самой легкой добычей. Неизвестно откуда появлялись мужчины, объявлявшие себя их родственниками и прибирали к рукам все состояние. Женщины становились бесплатными служанками. Иногда их выгоняли. Они боялись обратиться к царю за правосудием, даже если знали, что имеют на это право. Я видела их у обочин дорог, часто с детьми на руках, просящих подаяния. Были и другие, которых я не видела, но знала, что по ночам они толпятся на углах улиц и продают единственное, что у них осталось.
Это была кошмарная ситуация — и она спасла меня. Я знала, каково быть беспомощной и не иметь надежды. Не меня ли оскорбили и обесчестили в этом самом городе? Не я ли скорбела о близких мне людях, которые погибли все до одного? И разве я не имела достаточно чуткости, чтобы поставить себя на место этих женщин с пустыми глазами, у которых не осталось ничего, кроме бесполезных воспоминаний?
И тогда я забыла о своей жалости к себе и кое-что сделала. Я решила создать отдельный царский двор, место, где женщины могли бы делиться друг с другом своими горестями.
Если раньше, когда я была более высокомерной, я бы взялась за это одна, теперь я попросила о помощи Кунти и Гандхари. Они поддержали мою идею, и мы вместе пошли к Юдхиштхире, чтобы получить его одобрение. В женской половине дворца мы устроили зал, в котором на возвышении поставили троны для вдов, принадлежащих царскому роду. У его подножья сидели я и Субхадра. Уттару я тоже пригласила помочь нам. Я думала, что она откажется, так как она была на последнем месяце беременности, но, к моему удивлению, она согласилась. Уттара часто оказывалась самой проницательной из нас, видя самую суть проблемы. Может быть, как раз тогда Парикшита, еще находящийся в чреве матери, научился простому и справедливому суду, в котором его даже сравнивали с Рамой, самым беспристрастным из царей.
Только Бханумати не хотела к нам присоединяться. Она вернулась в царство своего отца, и кто станет осуждать ее за это? После смерти Дурьодханы (и Карны, сказал голос в моей голове), что ей было делать в этом дворце, в котором она всегда чувствовала себя изгоем? В день, когда она уезжала, садясь в свою колесницу, одетая в белое, с открытым лбом, с повязанными на руки звенящими колокольчиками, которые она так любила, Бханумати на мгновение подняла голову, чтобы послать мне ненавидящий взгляд. И опять сознание вины, никогда не исчезавшее, пронзило мое сердце. Как сильно война изменила эту наивную девочку, всегда готовую всем помочь, радующуюся от любых пустяков! За эту девочку — и за мужчину, которого мы обе тайно любили, хоть и каждая по-своему — я молилась, чтобы она нашла мир и покой в своем родном доме.
* * *
Самого по себе двора было недостаточно, чтобы помочь женщинам. Юдхиштхира предоставил нам свободу действий, но это все, что он мог нам дать. Казна Хастинапура была опустошена Великой войной. Но если мы будем не властны исполнять наши решения, кто станет им повиноваться?
Мы были в растерянности, пока к нам не пришла Уттара — это было всего за несколько дней до рождения Парикшита — за которой следовали две служанки, несшие сундук. Мы сразу узнали этот сундук с резными стенками — в нем были ее свадебные украшения. Она откинула крышку и сказала:
— Мне они больше не нужны. Пусть это поможет тем, кто несчастливее меня.
Продажа этих украшений позволила нам нанять писцов, толкующих законы, и гвардию, чтобы выполнять наши распоряжения. Мы выручили не так много денег, но поступок Уттары побудил всех нас к действиям. Мы обегали все вокруг, собирая наши собственные украшения и ненужные предметы из дворцовой обстановки. Кунти удивила меня, пожертвовав старинные вещи, которые она хранила все эти годы, — вещи, которые принадлежали Панду. Так мы опустошили наши собственные дома и закупили товары, чтобы начать свое дело. Вскоре женский рынок стал в городе процветающим центром торговли, так как новые владелицы гордились своим товаром и в сделках были искусными, но честными. Мы обучали тех, кто хотел учить девочек и маленьких мальчиков. И даже в последние годы правления Парикшита, когда мир вступил в Эпоху Четвертого Поколения Людей и черный дух Кали захватил мир в свои когти, Хастинапур оставался одним из немногих городов, где женщинам жилось беззаботно.
40
Змея
Такова природа горя: часто оно затихает со временем, но иногда оно может скрыться где-то под поверхностью вещей, словно заноза под ногтем, которую чувствуешь каждый раз, когда касаешься ее. Я хорошо об этом знала, ибо случайные происшествия вызывали во мне воспоминание о паре печальных мудрых глаз. В случае Юдхиштхиры со временем заноза все глубже входила в него и гноилась. В суде он был справедливым и сочувствующим. В царских покоях — добрым и невзыскательным. Но он постоянно размышлял о тех жизнях, разрушенных из-за его амбиций. Даже когда Хастинапур стал процветающим городом, в который со всех сторон стекалось множество людей, как когда-то в Индрапрастху, мы никогда не видели его улыбающимся.
Только рождение Парикшиты смогло это изменить.
День, когда у Уттары начались роды, был ненастным. Кунти сказала, что небо рыдает, потому что знает, как тяжела жизнь ребенка, не имеющего отца. И когда роды затянулись на много часов, она добавила, что, быть может, ребенок тоже об этом знает и потому так неохотно появляется на свет.
Я закусила губу, чтобы сдержаться от гневного ответа на такие дурные слова, но Юдхиштхира сказал:
— Мать, ты неправа! Пока я дышу, этот ребенок не останется без отца.
Он шокировал всех тем, что зашел в хижину для роженицы, куда, по традиции, запрещено было входить мужчинам. Он положил руку на лоб Уттаре, словно родной дочери, и назвал имя Парикшита (потому что Кришна уже решил, что ребенка будут звать именно так). Словно услышав его призыв, ребенок вскоре вышел. Еще до того, как его омыли в купальне, Юдхиштхира взял его на руки и поцеловал в лоб. Когда я увидела выражение лица Юдхиштхиры — нежное и умиротворенное, — я поняла, что больше незачем о нем беспокоиться.
Другие мои мужья тоже изливали на Парикшиту нерастраченную отцовскую любовь, скопившуюся в их сердцах. Поглощенные своей беспокойной судьбой, у них всегда было мало возможности проводить время со своими собственными детьми. Когда братья наконец подумали, что уже могут порадоваться общению с сыновьями, они лишились их навсегда. Пандавы клялись, что больше этого никогда не повторится. Но еще больше Парикшита стал им столь дорог потому, что мы так легко могли его потерять.
Еще с той поры, когда Парикшита лежал в пеленках, мои мужья проводили часы, обсуждая, чему они его научат. Они были исполнены решимости сделать из него идеального царя, того, в чьих руках они смогут со спокойной душой оставить Хастинапур, того, кто искупит их грехи своей добродетелью. Как только он научился стоять, Бхима начал учить его первым боевым приемам. Арджуна сделал для него детский лук, а Накула посадил его на своего любимого коня и гулял с ним по двору. Сахадева научил его языку животных, а Юдхиштхира рассказывал ему истории о жизни святых. Для обряда получения имени он пригласил всех известных мудрецов и потратил больше денег, чем мог себе позволить. Он умолял Вьяса совершить богослужение и упрашивал его предсказать ребенку будущее, пока тот не уверил их, что Парикшита станет могущественным и искусным царем.
