Из последних сил Луциан сражался с кошмаром – с собственным жутким вымыслом, сводившим его с ума. Вся его жизнь была дурным сном. Он набросил на мир повседневности красный покров мечты – но пламя, горевшее в его глазах, впитало свой цвет от крови. Сон и явь так тесно переплелись в мозгу Луциана, что он больше не мог их разделить. Ночью, при свете луны, на холме своих грез, Луциан позволил Энни выпить его душу. И все равно, не может быть, что именно ее он видел в языках пламени, что именно она была Царицей шабаша. Он смутно припоминал, что доктор Барроу однажды навещал его в Лондоне, но поверить, что разговор о ведьмах и шабашах происходил на самом деле, не мог.
Луциан вновь перенесся в скрытую меж холмов лощину, и Энни медленно спустилась к нему с зависшей над холмом луны. Он обнял ее – но в тот же момент из груди Энни вырвалось пламя. Луциан опустил глаза и увидел, что его плоть тоже охвачена огнем. И он понял, что этому огню не суждено угаснуть никогда.
Непомерная тяжесть стальным обручем сдавила его голову. Ноги были намертво пригвождены к полу, руки – прикованы к подлокотникам кресла. Луциану казалось, что он пытается освободиться с неистовой яростью безумца, но на самом деле его ладонь лишь слегка пошевелилась и вновь упала на край стола.
Вновь заблудившись в тумане, Луциан шел по широким проспектам города, который уже не одно столетие как превратился в руины. Прекрасен, как Рим, был этот город и грозен, как Вавилон, – но тьма накрыла его, и он навеки стал проклятой людьми пустыней. Далеко-далеко в ночь уходили его серые дороги – в ледяные поля, в вечный сумрак.
Чудовищный храм в бесконечных кругах огромных камней – они шли кольцо за кольцом, и каждое кольцо ожидало прихода Луциана уже много столетий. В центре храма было святилище демонов – оно втягивало Луциана в себя, словно в воронку водоворота. Там должна свершиться его погибель, там будет отпразднована ведьмовская свадьба. Луциан раскинул руки, хватаясь за воздух, сопротивляясь из последних сил и чувствуя, что напряжение его мускулов может своротить горы, – но сумел лишь на миг приподнять палец и судорожно дернуть ногами.
Внезапно перед ним распахнулась огненная улица. Вокруг царила тьма, но здесь с шипением горели газовые лампы. Огромные сверкающие светильники медленно вращались под неистовым напором ветра. Жуткая музыка звучала в ушах Луциана, нестройный хор разбитых голосов отдавался в его мозгу. Луциан видел расплывчатую, колеблющуюся, словно прибой, толпу – темные скачущие фигуры окружили его и, гримасничая, принялись распевать песню погибших душ. Посреди этой оргии, у самого костра, он увидел женщину. Ее ниспадающие на плечи волосы отливали бронзой, разрумянившиеся щеки пылали, яркий свет струился из глаз. С улыбкой, леденящей сердце, она вздохнула и заговорила. Пляшущая толпа отступила, растворилась во тьме, а женщина выдернула из волос причудливые золотые заколки, расстегнула сверкающую эмалевую брошь и раскрыла серебряную шкатулку, обрушив к ногам Луциана нескончаемый поток драгоценностей. Потом она сорвала облегавшие тело тонкие одежды и, протянув к Луциану руки, предстала в огненном облаке своих волос. Но когда Луциан поднял взгляд, он увидел лишь сырые пятна плесени на стенах покинутой комнаты и потемневшие ободранные обои на подгнившем полу. Дыханье могилы коснулось ноздрей Луциана. Он попытался закричать, но из сжатого горла вырвалось лишь глухое хрипение.
Женщина повернулась и бросилась прочь. Луциан кинулся вслед. Они очутились среди неведомых ночных полей – женщина бежала, а Луциан преследовал ее из долины в долину, от одной ограды к другой. Наконец он настиг ее и бросился к ней со своими грубыми ласками. Потом они пошли назад – праздновать ведьмовскую свадьбу. Они вошли в густую чащобу и скрылись в языках пламени – вечного и ненасытного. Они терзались и терзали друг друга на глазах тысяч и тысяч обступивших их зевак, и их страсть росла и поднималась ввысь с черными языками костра.
На улице, подобно морской буре, грохотал дождь, с заунывным пронзительным воем проносился буйный ветер, удар молнии расколол и испепелил старый вяз. Грохот бури доносился невнятным шорохом – словно папоротник сухо шелестел под летним ветерком. Молчание поглотило Луциана.
Через несколько минут в коридоре прозвучали быстрые шаги, и дверь в его комнату тихо отворилась. Женщина с лампой в руках появилась на пороге и пристально вгляделась в неподвижно сидевшую у стола фигуру. Женщина была полуодета – великолепные бронзовые волосы струились по ее спине, щеки разгорелись, глаза призрачно мерцали. Когда она вошла в обшарпанную комнату, лампа, дрогнувшая в ее руке, бросила тусклый отблеск на почерневшие, покрытые плесенью обои, узкими полосами свисавшие с сырой, сочащейся влагой стены. Шторы были не задернуты, но в комнату с улицы не проникало ни искорки света – огромный самшит, раскинувший ветви у самого окна и стряхивавший на подоконник дождевые капли, не впускал в комнату даже тьму ночи. Женщина ступала тихо, и когда она склонилась над Луцианом, сияющее пламя вспыхнуло в ее темных глазах, а легкие завитки волос на шее казались золотыми кольцами, украшающими мраморную статую. Женщина приложила ладонь к сердцу Луциана, затем подняла голову и окликнула ожидавшего ее за дверью человека.
– Входи, Джо, – сказала она. – Как я и думала, смерть в результате несчастного случая. – Она подняла и повертела в руке стоявшую на столе пустую бутылочку темносинего стекла. – Он постоянно принимал это снадобье, и я всегда знала, что когда-нибудь он выпьет чуть больше, чем следует.
– А что это у него за бумаги?
– Разве я тебе не говорила? У меня от него просто мурашки по спине бегали: втемяшил себе в голову, что сумеет написать книгу! Вот этой ерундой он и занимался целых полгода. Взгляни, если хочешь.
Женщина рассыпала аккуратную стопку исписанной бумаги по столу и наугад выхватила из нее листок, снизу доверху покрытый безнадежными каракулями, в которых лишь иногда можно было угадать отдельное слово.
– Да ведь это, если и захочешь, не прочтешь!
– Писаки все такие. Ему это страшно нравилось. Я слыхала, как он разговаривает сам с собой – ну и вздор же он нес, скажу тебе! Я-то, конечно, пыталась отвадить его от этого занятия, да все впустую.
– Да уж, видать, он был немного того. Надеюсь, деньги он тебе оставил?
– Естественно.
– Придется позаботиться о похоронах.
– Сперва еще будет дознание и все такое прочее.
– Тебе понадобятся свидетели, которые смогут подтвердить, что он принимал это зелье.
– Еще бы у меня не было свидетелей! Доктор постоянно говорил ему, что он вот-вот загнется, бывало его подбирали на улице совсем невменяемым. Один раз его вытащили из какого-то дома на Хелден-роуд. Он почем зря ломился в калитку и вопил, что это-де его родной дом и почему его туда не пускают! Я своими ушами слышала, как доктор Маннинг говорил ему в этой самой комнате, что он доведет себя до могилы. Ой, Джо! Как тебе не стыдно, в самом деле? Вот уж не знала, что ты такой нахал! К тому же сейчас, можно считать, уже воскресенье, так что повремени чуток. Поставь-ка лучше лампу повыше.
