Сэр Дик, черед сегодня твой —
На дне реки найдешь покой.
На другой день в замке узнали, что сэр Ричард утонул, переправляясь через реку. А ночью леди Эвелин взяла вторую куколку, затянула у нее вокруг шеи фиолетовую веревочку и повесила на гвозде, приговаривая:
Сэр Роланд, твой теперь черед —
Тебя в лесу веревка ждет.
И на следующий день в замке узнали, что сэр Роланд был повешен в лесу разбойниками. А ночью леди Эвелин взяла еще одну куколку, вонзила свою булавку прямо ей в сердце и произнесла такие слова:
Сэр Нол, пришел и твой черед —
Путь к сердцу быстро нож найдет.
На следующий день в замке узнали, что сэр Оливер подрался в кабаке, и какой-то незнакомец ударил его ножом прямо в сердце. Наступила ночь, и леди Эвелин достала из тайника четвертую куколку, она держала ее над горящими угольями до тех пор, пока та не растаяла. После чего, глядя на расплавленный воск, юная леди сказала:
Сэр Джон, вослед друзьям иди —
В огне горячки смерть найди.
А на следующий день в замке узнали, что сэр Джон умер от внезапной лихорадки. Тогда сэр Саймон покинул замок, оседлал коня, поехал к епископу и все ему рассказал. Епископ послал своих людей, и они схватили леди Эвелин, и открылось все, что она делала. И в тот день, когда истекли год и один день и когда леди Эвелин должна была выйти замуж, ее провезли через весь город в одной рубахе, привязали к большому столбу на рыночной площади и, подвесив ей на шею восковую куколку, сожгли живьем в присутствии епископа. И люди говорили, что восковой человечек закричал, когда его охватило пламя.
Лежа без сна в своей постели, я не переставала думать об этой истории, и мне мерещилась леди Эвелин на рыночной площади, объятая желтым пламенем, пожирающим ее прекрасное белое тело. Я так долго думала обо всем этом, что мне стало казаться, будто я сама попала в ту историю. Я была леди Эвелин, и это меня ждал костер, и весь город собрался поглазеть на казнь. Леди Эвелин делала удивительные и страшные вещи, но боялась ли она сама? И очень ли это больно – быть сожженной у столба. Я снова и снова старалась забыть нянины сказки и вспомнить тайну, что открылась мне днем, и видение в тайном лесу, но различала только какое-то мерцание во тьме, а потом и оно исчезло, и я увидела себя и то, как я бегу, и еще большую белую луну, встающую из-за темного круглого холма. Потом опять мне на ум пришли старые истории и странные заклинания, которые няня, бывало, напевала мне; а еще я вспомнила одну песенку, начинавшуюся словами «Элен в сияньи ореола» – няня обычно очень тихо пела ее мне на ухо, когда хотела, чтобы я уснула. Я стала напевать ее про себя, и очень скоро меня сморил сон.
С утра я чувствовала себя такой невыспавшейся и усталой, что едва могла заниматься, и очень обрадовалась, когда уроки закончились и пришло время обедать, потому что мне хотелось уйти и побыть одной. День выдался теплый, и я пришла к красивому холму у реки и села, подстелив под себя старую мамину шаль, которую предусмотрительно захватила с собой. Небо было серое, как и вчера, но сквозь облака лился белый свет, и с того места, где я сидела, открывался вид на весь город – тихий, спокойный и белый, как картинка. Я вспомнила, что на этом самом холме няня научила меня играть в древнюю игру, которая называется «Город Троя». В этой игре надо танцевать и змеей извиваться по земле, а когда протанцуешь так достаточно долго, тебе начинают задавать вопросы, и ты не можешь не отвечать на них, хочешь ты этого или нет, и чувствуешь, что должна делать все, что тебе ни прикажут. Няня говорила, таких игр очень много, но только немногие знают о них, и есть такая игра, в которой можно превратить человека в кого захочешь – прабабушка моей няни знала старика, который помнил, как одну девушку превратили в большую змею. А еще есть очень древняя игра, где тоже надо танцевать, крутиться и извиваться: в этой игре можно вынуть душу из человека, спрятать ее и не возвращать сколько захочешь, а бездушное тело будет бесцельно блуждать, лишенное чувств и мыслей. Но сегодня я пришла на холм не играть, а подумать о том, что случилось вчера – о великой тайне, сокрытой в лесу. С того места, где я сидела, мне был виден проход за городом, откуда ручеек привел меня в неведомый край. И я начала представлять, будто снова иду вдоль ручейка, так, шаг за шагом, я прошла в уме весь свой путь, и наконец нашла лес, и пробралась через кусты, и там, в сумраке, увидела то, от чего все мое тело словно наполнилось огнем, и мне мучительно захотелось танцевать, петь и летать по воздуху – я почувствовала, что изменилась и стала необыкновенной. Но мое видение совсем не изменилось и не потускнело, и я снова и снова задавалась вопросом: как такое может быть и неужели нянины сказки на самом деле правда? Днем под открытым небом все выглядело иначе, чем ночью, когда мне было страшно и я думала, что меня сожгут живьем. Однажды я рассказала папе одну из няниных сказок – ту, что о призраке, и спросила его, может ли такое быть, и он сказал мне, что в этой истории нет ни слова правды и только темные, невежественные люди могут верить в такой вздор. Он очень рассердился на няню и долго ругал ее за то, что она рассказала мне эту историю, и я пообещала няне никогда не говорить о том, что она мне рассказывает, а если скажу кому-нибудь, то пусть меня укусит большая черная змея, которая живет в лесном пруду И, сидя в одиночестве на холме, я думала о том, может ли мое видение быть правдой. Странное, интересное и очень красивое, оно словно пришло из няниных сказок. И если я действительно видела его, если оно не примерещилось мне во мраке, родившись из переплетения черных сучьев и яркого сияния луны над круглым холмом, то приходилось подумать о многом удивительном, прекрасном и страшном, чего я то жаждала, то страшилась, и от чего меня бросало то в жар, то в холод. И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, словно белая картинка, и все пыталась понять, может ли это быть правдой. Долго я не могла решить; странный внутренний голос все время шептал мне, что я ничего не выдумала – и все же это казалось совершенно невозможным, и я знала: папа и все остальные сказали бы, что это ужасный вздор. Я и не думала откровенничать ни с ним, ни с кем-нибудь еще, понимая, что это бесполезно и надо мной только посмеются или будут ругать. А потому я долгое время вела себя очень тихо, бродила в одиночестве, размышляя о своем, а по ночам мне являлись удивительные сны, и иногда я просыпалась рано утром, с криком протягивая к ним руки. Но при этом мне было еще и страшно, потому что в моем видении таились всякие опасности, и, не остерегайся я, со мной могло бы случиться что-нибудь ужасное, если только, конечно, все, что со мной происходило, было правдой. Старые нянины сказки беспрерывно вертелись у меня в голове, и днем, и ночью – я все время обращалась к ним, вспоминая мельчайшие детали, и даже гулять ходила в те места, где няня рассказывала мне свои странные истории; и по вечерам, устроившись у огня в детской, я представляла себе, будто няня сидит рядом на стуле и, как всегда шепотом, боясь, чтобы кто-нибудь не подслушал, рассказывает мне какую-нибудь удивительную сказку. На самом деле она предпочитала раскрывать мне свои тайны где-нибудь в поле или в лесу, подальше от дома, потому что она говорила, что это очень важные тайны, а даже у стен бывают уши. Когда же няня хотела рассказать мне нечто большее, чем простая тайна, нам приходилось прятаться в кустах или глубоко в лесу. Мне всегда казалось очень забавным пробираться вдоль живой изгороди, тихо-тихо, а потом, когда мы были уверены, что нас никто не увидит, прятаться в кустах или внезапно скрываться в лесу. Только тогда мы могли быть уверены, что наши секреты останутся между нами и никто их не узнает. Иногда, когда мы прятались особенно тщательно, няня показывала мне всякие странные вещи. Я помню, как однажды мы забрались в орешник над ручьем и нам было очень тепло и уютно, хотя только-только наступил апрель: солнце припекало, и уже начинали раскрываться первые робкие почки. Няня пообещала показать мне кое-что забавное и показала, как можно перевернуть весь дом вверх дном, да так, чтобы никто и не узнал, что это твоя работа: горшки с кастрюлями будут прыгать в немыслимом танце, от фарфора останутся лишь осколки, стулья начнут кувыркаться, и случится еще много забавных вещей. Я попробовала проделать такое однажды в кухне и увидела, что у меня очень хорошо получается, потому что огромное количество тарелок вылетело из шкафа, а кухаркин столик завертелся и перевернулся вверх ногами, как она потом говорила, «прямо у нее на глазах», но бедная женщина так испугалась и побледнела, что я этого больше не делала, потому что любила ее. А еще в той же ореховой роще, где няня научила меня управлять вещами, она показала мне, как вызывать всякие постукивания и шорохи в доме, и этим я тоже овладела. Научила меня няня и стихам, которые надо произносить в определенных случаях, и разным особым жестам, и многому другому – сама она узнала обо всем этом от прабабушки, когда была еще совсем маленькой девочкой. Я не раз размышляла о няниных рассказах после странной прогулки, во время которой мне показалось, что я увидела великую тайну, и мне хотелось, чтобы няня была сейчас со мной, хотелось расспросить ее обо всем, но она ушла от нас более двух лет назад, и никто не знал, что с ней стало и куда она подевалась. Но я всегда буду помнить те дни, даже если доживу до глубокой старости, потому что я все время чувствовала себя очень странно, постоянно осмысляя происшедшее и мучаясь сомнениями. Иногда мне казалось, что все это правда, а потом вдруг моя уверенность снова испарялась – ведь такого не бывает на свете, и все начиналось сначала. Но я старалась не делать вещей, которые могли быть очень опасными. Я долго выжидала и размышляла, но никак не могла обрести уверенность и никак не решалась проверить свои сомнения, пока однажды не убедилась, что все, о чем говорила няня, чистая правда. Я была совсем одна, когда узнала это. Волна радости и страха захлестнула меня, и я со всех ног помчалась в ту самую рощу, где мы любили прятаться от посторонних глаз и где няня сделала глиняного человечка. Там я закрыла лицо руками, бросилась на траву и пролежала часа два, не шевелясь, шепча про себя сладостные и ужасные вещи, повторяя и повторяя некоторые тайные слова. Все, что со мной случилось, – правда, и это было чудесно, это было великолепно, и когда я снова вспомнила нянину сказку и свое видение в тайном лесу, меня бросило в жар и в холод, и воздух показался мне наполненным благоуханием, ароматом цветов и пением чьих-то голосов. И я захотела слепить глиняного человечка, вроде того, которого давным-давно делала няня, но мне пришлось все рассчитать и о многом подумать заранее, чтобы никто не заподозрил, чем я собираюсь заниматься, ведь я была уже большая и не могла носить глину в жестяном ведерке. Наконец я кое-что придумала, и принесла влажной глины в рощу, и сделала все, что делала няня, а когда я закончила лепить, то увидела, что мой идол получился даже лучше и красивее, чем у нее. Через несколько дней, справившись пораньше с уроками, я отправилась к тому ручейку, что привел меня однажды в странные таинственные места. И вновь я пошла вдоль ручья, пробиралась через кусты, под низкими ветвями деревьев, брела темными лесами, полными стелющихся колючек, и зашла далеко, очень далеко. Потом я долго одолевала темный тоннель по высохшему каменистому руслу ручья, пока наконец не вышла к зарослям кустарника на склоне холма. И хотя почки на ветвях уже раскрылись, там все выглядело почти таким же черным, как и в первый раз. Я медленно поднялась вдоль кустов к большому голому склону холма, где впервые увидела странные серые камни. Небо было светлее, чем в первый раз, но кольцо диких холмов все равно оставалось темным, нависающие леса выглядели черными и страшными, а необыкновенные камни имели обычный серый цвет; я посмотрела с большого кургана вниз и снова увидела все эти загадочные круги один в другом; постепенно камни начали танцевать вокруг меня и приплясывать на месте, и казалось, что они кружатся и кружатся, как гигантское колесо, – словно ты сидишь в центре Вселенной и наблюдаешь, как звезды несутся сквозь пространство. Тогда я пошла между камнями, и танцевала с ними, и пела странные песни; и, как в первый раз, опустив губы в воду, пила из светлого потока, что пробегал по дну тайной лощины, а потом направилась дальше, к глубокому озерцу среди переливающегося мха, и села возле него. Передо мной мерцал потаенный сумрак лощины, сзади высилась травяная стена, а вокруг нависал лес, который и придавал лощине такой укромный вид. Я знала, что вокруг совсем никого нет и никто меня не увидит. Поэтому я сняла туфли и чулки и опустила ноги в воду, произнеся известное мне заклинание. И вода оказалась вовсе не холодной, как я ожидала, а теплой и очень приятной – словно нежный шелк струился по моим ногам или нимфа ласкала их поцелуями. Тогда я произнесла еще одно заклинание и сделала особые знаки, а потом вытерла ноги полотенцем, которое захватила с собой, и обулась. Вскарабкавшись на крутую стену, я попала в то место, где были яма, два прекрасных круглых кургана, земляные валы и всякие странные фигуры. Я не стала спускаться в яму, но фигуры различила совершенно отчетливо, потому что было светлее, чем в первый раз, и тут я вспомнила одну историю, которую почти совсем забыла – в той истории фигуры назывались Адам и Ева, и только посвященные могут понять, что это значит. Я продолжила свой путь, пробралась по скрытой тропинке и пришла к тайной роще, про которую нельзя писать. Ifte-To на полпути я остановилась и приготовилась к встрече: завязала глаза платком и удостоверилась, что ничего не вижу – ни прутика, ни листочка, ни неба. Это был старый шелковый носовой платок, красный с большими желтыми пятнами, и я сложила его вдвое и завязала себе глаза, так что совершенно ничего не видела. Потом я пошла дальше, на ощупь, медленно-медленно. Сердце у меня билось все быстрее и быстрее, в горле стоял какой-то ком, от которого я задыхалась, и мне хотелось кричать, но я сжала зубы и продолжила путь. Сучья цепляли меня за волосы, большие шипы царапали меня, но я дошла до конца тропы. Там я остановилась, поклонилась и обошла поляну, вытянув вперед руки, – но ничего не произошло. Я сделала еще один круг – и снова ничего. Тогда я в третий раз обошла поляну – и все оказалось чистой правдой, и я пожалела лишь о том, что приходится столько ждать своего бесконечного счастья.
