Амалии не хотелось отвечать на вопрос, в котором подтекста было куда больше, чем собственно текста. Она молча обвела взглядом гостиную.
Марсильяк в углу допрашивал Владимира Сергеевича, прочие присутствующие сбились в группы. Евдокия Сергеевна увлеченно говорила о чем-то с хозяйкой, а рядом стоял с несколько потерянным видом Иван Андреевич. Митенька горячо доказывал что-то отцу. Варенька улыбалась доктору и успевала в то же время адресовать вопросы композитору. Сам доктор держался отстраненно, и по его рассеянному, грустному лицу Амалия видела, что мыслями он бесконечно далеко от маленького мирка гостиной петербургского дома. Может быть, он видел перед собой парижский дом и маленькую Антуанетту Беренделли, чинную, милую девочку, по виду которой никто не мог тогда заподозрить, что однажды, повинуясь непреодолимому порыву, она совершит двойное убийство.
— Почему-то мне кажется, что без вас он бы не справился, — заметил Александр, глядя на Марсильяка, который с отнюдь не французской, а с немецкой какой-то обстоятельностью записывал ответы Владимира Сергеевича и выпытывал у него мельчайшие детали.
— Я тут ни при чем, — отозвалась Амалия. — Это все он, — кивнула она на Билли.
— Только не говорите мне, что без своего друга вы бы не догадались, что именно барышня всему виной.
— Александр, — улыбнулась Амалия, — вы просто прелесть. Но, к сожалению, я всего лишь человек. А как известно, errare humanum est.
[33]
Лично я была скорее склонна подозревать господина композитора.
— Почему?
— До меня доходили слухи, что графиня будто бы так им увлеклась, что завещала молодому музыканту все свое состояние, — пояснила баронесса. — А деньги — самый весомый мотив для убийства.
— Позвольте-ка, — заинтересовался Александр Корф. — Так ведь маэстро Беренделли предсказал ему, что он получит наследство? Получается, так оно и выйдет, если, конечно, родственники графини не смогут оспорить завещание.
Амалия иронически покосилась на него.
— Я вижу, вы жалеете, что не воспользовались шансом узнать у хироманта свою судьбу, — заметила она.
— Вот уж нет, благодарю покорно, — отрезал Александр. — Один раз мне предсказали, что со мной случится, и с тех пор я предпочитаю оставаться в неведении.
— И что, предсказание было очень неприятным? — удивилась Амалия. Сама она не помнила, чтобы ее муж когда-либо обращался к ясновидцам, ворожеям и прочим знатокам будущего. И вообще, если говорить о тех, кого она знала, барон один из наименее суеверных и внушаемых людей.
Александр несколько замялся с ответом. «Интересно, уж не предсказали ли ему, что я его прикончу?» — мелькнуло в голове у Билли. По натуре спутник Амалии был довольно-таки злопамятен и еще не успел забыть, как барон силой отобрал у него ключи, обошедшись с ним весьма невежливо.
— Нет, — заговорил наконец Александр, — я не могу сказать, что оно было неприятным. И тем не менее я предпочитаю ничего не знать о своем будущем.
Марсильяк к тому времени закончил с Владимиром Сергеевичем и принялся за Митеньку Верховского. Для начала юноша уведомил его, что сотрудничать с полицией считает ниже своего достоинства, но потом после долгих уговоров и увещеваний матери, отца и следователя все же смягчился и согласился ответить на интересующие Марсильяка вопросы.
— Должен заметить, — внезапно промолвил Александр, — что это умно. Очень умно. Не сомневаюсь, идея была ваша, Амалия Константиновна.
— О чем вы? — невинно осведомилась баронесса.
— Обо всей деятельности, которую разводит тут сей господин с французской фамилией, — пояснил барон, безмятежно глядя на нее. — На одни препирательства с младшим Верховским уйдет не меньше получаса. А тем временем господин Соболев успеет обернуться. И я готов спорить на что угодно, именно он доставит сюда нужные вам сведения для продолжения расследования убийства маэстро Беренделли.
Амалия вздохнула и покачала головой. Ей было и приятно, и неприятно, что Александр раскусил ее замысел. Неприятно, потому что она не любила, когда ее намерения становились очевидными для других; приятно — потому что план разгадал человек, который играл когда-то такую большую и важную роль в ее жизни, и ей нравилось, что он по-прежнему и умен, и дальновиден. Потому что баронесса Корф, в девичестве Амалия Тамарина, была особой чрезвычайно разборчивой и не видела решительно ничего хорошего в недалеких мужчинах, равно как и в женщинах, которые связывают с ними жизнь.
— Эмили! — окликнул вдруг ее Билли. — А разве вы еще не знаете, кто… — Американец не закончил вопрос и сделал неопределенный жест рукой.
— Скажем так: я догадываюсь, — отозвалась Амалия. — Но мне нужны доказательства. И, кроме того, есть один момент, который я до сих пор понять не могу.
— Какой же? — осведомился барон.
— То, каким образом мышьяк попал в чашку Беренделли, которую ему подала ваша невеста, — объяснила Амалия. — С одной стороны, я не сомневаюсь, что она не имеет к отравлению маэстро ни малейшего касательства. С другой… — молодая женщина умолкла и посмотрела за окно, сумрак за которым уже редел.
— Если его положила не она, — глубокомысленно заметил Билли, видя, что баронесса не склонна продолжать начатую фразу, — то, значит, его положил кто-то другой.
— Да, но я должна знать, как именно это было сделано, — возразила Амалия. — Иначе все мои доводы ничего не стоят.
Глаза Александра сверкнули.
— Только между нами, — шепнул он, наклонившись к бывшей жене. — Признайтесь, вам очень хотелось бы ее обвинить?
Билли подумал, не будет ли нарушением приличий, если он немедленно сцепится с неприятным офицером, и пришел к выводу, что приличия в данном случае волнуют его меньше всего на свете. Амалия заметила, в каком состоянии находится ее друг, и предостерегающе сжала его локоть.
— Хотите сказать, что я могу быть предвзята? — спросила она, пристально глядя на барона Корфа, и ее глаза сверкнули золотом.
Александр принадлежал к числу тех мужчин, которые не откажутся немного позлить хорошенькую женщину, зная, что в гневе та становится еще краше. Но тут он увидел в золотых глазах смешинки и — чего с ним не случалось уже давно — растерялся.
— В таком случае, сударь, — внезапно объявила Амалия, — идите и спасайте ее от моей предвзятости. Чего же вы ждете?
И, по-прежнему придерживая непредсказуемого Билли за локоть, она двинулась с ним к Евдокии Сергеевне, с которой завязала безнадежно скучный разговор о погоде, о столичных делах, о Москве, которую, как оказалось, баронесса Корф знала очень хорошо, об общих знакомых и различных незнакомцах. А Марсильяк в углу все писал и писал, и груда листков возле него росла на глазах.
«Что за женщина, боже мой, что за женщина!» — подумал, оставшись в одиночестве, Александр Корф.
