– Это к тебе не относится, – сказал Илья. – А то я смотрю: ты уж и взгляд потупила.
Вася сжалась в комок, чувствуя, как сердце закололо мелкими иголочками, будто отлежавшую руку. «Нет. Это не на всю жизнь. Этот человек никогда не станет моим…»
В лицо лепил снег, ставший неожиданно колючим, снежинки таяли на ресницах и щеках, город был весь в цветной подсветке, среди которой преобладал почему-то сиреневый цвет, цвет конца мая и начала лета. Но сиреневым цветом в ту ночь расцветали голубые ели… Налипший на их лапы снег и впрямь был похож на сиреневые грозди, которые почему-то свисали с еловых лап. Но ночь чудес на то и есть ночь чудес. И Василиса не то чтобы забыла ту сказанную Ильей фразу, она просто отпихнула ее, как вонючий тапок под диван, который вдруг стал здороваться с гостями своей рваной пастью. Наметенные за ночь сугробы были выкрашены в розовый цвет, перламутровые фонари прикидывались маленькими ларчиками, внутри которых хранилось по таинственному камушку, разноцветные фонарики, протянутые через улицу, раскачивались ветром, и от этого казалось, что тени прохожих заходятся в каком-то современном танце. Им навстречу попался Дед Мороз, тащивший на плече похудевший мешок, из которого раздавалось пронзительное мяуканье.
– Ребятишки, привет! Кота в мешке не желаете? Могу подарить!
– Не… Не надо нам кота в мешке…
– Ну, возьмите тогда вот это! – и вытащил из кармана палочку бенгальского огня. – На, держи! – протянул его Василисе.
– Зажечь? – достав из другого кармана зажигалку, запалил в ее руке огонь…
Василиса смотрела на искры, рассыпающиеся раскаленным золотом среди снежной крупы; видела рядом чужое лицо Ильи, на котором высветилась блаженная улыбка; слушала сладкий треск искрящегося, будто электросварка, бенгальского огня, напоминающий ей звук разрываемой ткани, и глядела, как палочка на глазах тает, чтобы оставить в ее руке черную ножку слизанного огнем петушка… Ей подумалось, что вот так и наша жизнь, запаленная пьяной рукой, весело сгорает, освещая чужие лица… Темнота неизбежна, как приход нового года, и нельзя отменить таяние снега на ресницах, пока ты живая. Она выпустила руку Ильи, взяв в руку бенгальский огонь, и теперь шла впереди. Атмосфера чуда и сказки продолжала преследовать ее, и цветной снег, летевший в глаза, будто посыпка из глазури для праздничного торта, раскрашивал черно-белую ночь в цвета перламутра.
Потом они лежали на старом продавленном диване в комнате, освещенной со двора обыденным тусклым светом разбитого уличного фонаря. Видно было, что ветер раскачивает деревья и узор их теней на стене постоянно меняется. Дерево то заламывало руки в экстазе, то сплеталось ветвями с другим, стоящим рядом, и становилось одной с ним неразделимой тенью, то опускало руки вниз и стояло с опущенными плечами и понурив голову, отшатнувшись от соседнего черного силуэта, прощально машущего ветвями.
Все было пока невинно и как бы не всерьез. Она чувствовала щекой колючий пуловер Ильи, почему-то пахнущий сбежавшим молоком; его большую ладонь, осторожно, словно воздушный шарик, гладящую ее грудь, затянутую ажурным бельем под шерстяной облегающей кофтой, и время от времени перемещающуюся к колену и сжимающую его, точно чашку с отбитой ручкой, наполненную горячим чаем: и выпустить нельзя – иначе как отпить? – и обжечься боишься; ощущала другую его руку, перебирающую ее позвонки, точно клавиши фортепьяно, – и музыка начинала рождаться у нее внутри, нежная и щемящая сердце.
104
Он появился еще несколько раз в их квартире.
И всегда звонил, прежде чем прийти. Лидия Андреевна поднимала трубку и слушала, как в ней стоит колодезной водой молчание.
– Але?
Его голос она уже узнавала.
– Это Илюша. А Васю можно?
Однажды Лидия Андреевна попросила помочь ей покрасить кухонный стол. Конечно, это могли сделать ее мужики, да и она сама, но ей страшно хотелось посмотреть, как это будет делать Илья. Соврала, что у ее мужчин аллергия на краску. Тот испуганно посмотрел на нее и сказал:
– Давайте я брата своего попрошу. Я не умею красить, но умею все организовать, – и застенчиво улыбнулся.
– Спасибо, – не удержавшись от саркастической нотки в голосе, сказала Лидия Андреевна. – Я сделаю все сама…
На майские праздники поехали на дачу. В последнее время приезд на дачу после долгой зимы сопровождался тем, что приходилось не только отмывать все подряд после мышей, но и наводить порядок после непрошеных гостей: рыбаков, жуликов, наркоманов и загулявших компаний. Не раз они приезжали не только к сломанным и сорванным замкам, но и к снятой с петель двери, разбитым и высаженным стеклам.
Так было и в этот их приезд. В доме все было перевернуто вверх дном. На полу в мышином помете валялась старая одежда, исчезла вся посуда, два одеяла, столярный инструмент. Они всем семейством навалились на работу и начали приводить загородное жилье в порядок. Илья стоял в нерешительности посреди этого разгрома, не зная, куда приложить свои силы. Потом вдруг изрек:
– Не понимаю: и зачем это иметь дачу? Отдыхать нужно в приличных условиях, а не так. Удовольствие здесь обитать… Дом деревенский. Нет… Я бы никогда не смог здесь жить.
Уже появились комары, и он, словно маленький ребенок, без конца капризным голосом ныл, что они его кусают и что это невыносимо…
Собирая в ящики детские игрушки, разбросанные жуликами, Илья обнаружил детскую губную гармошку.
– Это что? – спросил он Василису.
Вася показала ему, как можно добывать из гармошки незатейливую мелодию. Илья поднес гармошку ко рту и, втягивая воздух губами, сложенными в трубочку, издал душераздирающий звук. Он удивленно засмеялся:
– Какая прелесть!
Восторгу не было предела! Илюша два выходных не расставался с гармошкой и попросил разрешения увезти ее в город. Он то и дело прикладывался к ней губами и все время говорил, что, когда он поедет в Москву, то обязательно купит такую же.
105
Чем больше Вася знала Илью, тем больше она привязывалась к нему. Нет, он совсем не был интересен ей как мужчина, но он прилежно исполнял роль жилетки, в которую можно поплакаться и все рассказать. Она поняла уже, что с ним никогда не будет денег и, пожалуй, дома-крепости со сторожевым псом, но он будет всегда радостно, будто дворняжка, выбегать навстречу, виляя хвостом и преданно заглядывая в глаза. Именно вот это… Дворняжка, изгваздавшаяся в осенней луже, с репьями в хвосте и блохой за ухом, гоняющая соседского кота по двору, поскольку только так она чувствует себя настоящей собакой. И все же она стеснялась идти с ним под руку на улице и всегда подсознательно старалась держаться от него на расстоянии, чуть больше вытянутой руки. Только вечером, когда над городом нависала вороным крылом сгущающаяся тьма, она уверенно брала его под руку, чуть касаясь бедром его бедра.
Это была какая-то странная привязанность с ощущением, что это ненадолго, не навсегда, но потерять этого человека она уже боялась. Ей было с ним легко и комфортно, настолько удобно, что ей даже не хотелось быть женщиной с ним: одеваться, краситься… Знала, что не поймет и не оценит… Так, дружочек с распиханными по всем карманам скомканными тряпками вместо носовых платков. Но ее подруги выходили замуж и заводили детей, она же оставалась вечной гимназисткой под бдительным оком наставницы. Ей все чаще хотелось сбежать, чтобы стать взрослой…
