– Альтшуллер переселился из консультации в реанимацию.
– Как?
– Его Глен подстрелил.
Гусявину стало дурно.
– В-воды можно?
– Можно.
Зубы застучали о стакан. Тонкое стекло треснуло, и острые края порезали губы.
– Осторожнее. Потом скажешь, что в РУОПе тебя пытали.
– За что он его?
– За красивые глаза. Ну так что, будем говорить?
– Не-ет, – протянул Гусявин и со стуком поставил стакан на стол. Стакан разбился, и стекло порезало еще и руки.
– Что же ты казенное имущество портишь, Сявый? На. – Норгулин порылся в своем столе и протянул Гуся-вину йод и бинт, которые стянул из медицинского комплекта гражданской обороны.
Рудаков сидел в углу кабинета и с презрением смотрел на Гусявина. Светлана курила сигарету, дым уплывал в форточку.
– Сявый, – сказал Норгулин доверительно, – я сейчас тебя выпущу за недоказанностью. А Глен тебя тут же пристрелит. Он окончательно сошел с ума.
– Значит, Глена не взяли?
– Возьмем. – Норгулин мысленно обругал себя за промашку.
– Отпускайте, я с ним договорюсь.
– Отпускайте, – ухмыльнулся Норгулин. – Единственное, что я могу тебе отпустить, – это грехи, если раскаешься.
– Я даже не знаю, в чем.
– Статья у тебя, Сявый, суровая, расстрельная.
– По ней давно никому лоб зеленкой не мажут. Не надо меня на дурика брать.
– Сейчас волна пошла – борьба с бандитизмом. Это политика. Ваша шайка как нельзя лучше подходит для того, чтобы устроить образцово-показательный смертный приговор в свете моратория с заменой на пожизненное, – спокойно произнесла Светлана.
«Права, сучка, подстилка милицейская», – подумал Гусявин.
– Вы же прекрасно знаете, Гусявин, как бывает по таким делам. – Света затянулась, выпустила дымок. – Скоро все будут валить друг на друга, никому неохота идти за главного. Всем хочется жить. Не так, Вячеслав Викторович?
– Не так, – вызывающе бросил Гусявин, хотя про себя он опять не мог не отметить ее правоту.
– И самым главным будете вы, – закончила Светлана и, сделав последнюю затяжку, затушила сигарету.
– Хотя, Сявый, судя по тому, что я о тебе знаю, по жизни ты трус. Меньше всего наработал, только вещи в машину грузил. А тащить будешь, если продолжишь упрямиться, за всех. Как же – вор-рецидивист, мозг преступного сообщества. – Норгулин кинул Сявому спасательный круг, но тот его не поймал.
– Вы остальных взяли?
– А тебя это волнует?
– Покажите мне их. Нету? Когда они будут – тогда поговорим. А про стенку кому другому пойте.
– Значит, не договорились мы с тобой? – грустно вздохнул Норгулин.
– Не договорились. Все равно отпустите. Кончились ваши солнечные денечки. Весь кайф побоку пошел. Теперь есть на вас управа.
– Да?
– Да!
– Ты с нами никак рассориться решил? – осведомился Рудаков.
– Ничего я не решил.
– Знаешь, Сявый, – продолжил Рудаков. – Смутные времена сейчас. В системе ИТУ положение трудное. Растет количество ЧП. Уголовники стали агрессивнее не только к жертвам, но и друг к другу.
– Вы что, камерой меня пугаете?
– Как можно! Ты же полжизни по тюрьмам провел. Тюрьма для тебя – дом родной. А с таким послужным списком теперь ты вообще в королях будешь. Да?
– Не знаю.
– Ошибка в расчетах. Ты об Артуре Оргоеве слышал? Наверняка слышал. О нем все блатные знают. Восемнадцать трупов, в основном голыми руками. Он на себе давно крест поставил. Говорит, все равно подыхать, напоследок грохнуть бы кого-то. У него хобби такое… На следователя кидался, зубами пытался грызть. Теперь его в наручниках на допрос водят. Он в ИВС вытребовал себе отдельную камеру. Говорит: посадите кого ко мне – удавлю. Но преступность растет, в изоляторе перенаселенность. Для одних рэкетиров только небоскреб строить нужно с колючкой. Придется все-таки к Артурчику кого-нибудь подсаживать.
– Это вы к чему?
– Простого уголовника к нему не подсадишь – все-таки статья у него расстрельная. Нужно особо опасного. У тебя убийств под тридцать штук – ты его переплюнул. Он тебя зауважает. А еще больше зауважает, когда узнает, что ты цыганскую семью вырезал. Он же тоже цыган. И, по-моему, с той семьей в дальнем родстве.
– Начальник, это нечестно.
– Мы будем говорить или нет?
– Нечего мне сказать.
– Тогда ступай.
Гусявина увели в камеру, находящуюся в пристройке к зданию управления.
– Получай, Артур, напарника. Такой же убийца, как ты. Семью Горватов убил, – сказал конвоир, вталкивая Гусявина в камеру.
Через полчаса Гусявин барабанил в дверь камеры и орал:
– К следователю пустите…
Перед видеокамерой Гусявин давал показания всю ночь. Рассказ о каждом эпизоде он предварял словами: «Я не знал, что они хотят кого-то убить. Я подписывался только на гоп-стоп». Эксцесс исполнителя…
Гусявин подтвердил показания Карины, добавив много новых деталей. Он назвал несколько адресов, по которым можно найти его соучастников. Туда тут же направили оперативников. Но никого не нашли. Все будто в воду канули. «Восьмерка», принадлежащая Альтшуллеру, была брошена в нескольких минутах езды от его дома. В блокноте для пометок, прикрепленном к панели, была записка:
«До последнего вздоха буду вас мочить. Ментов и адвокатов особенно. Целую, Глен».
* * *
Прапорщик Курдыбин воровал столько времени, сколько носил на плечах погоны. Еще во время срочной службы, будучи прямым подчиненным у Палыча – зав-складом текущего довольствия, вместе с ним воровал хлопчатобумажное обмундирование, простыни, наволочки, портянки… Выгоднее всего было воровать овчинные караульные тулупы, которые как раз вошли в моду и стоили больших денег. Чтобы их стащить, нужно было проделывать сложную комбинацию с категориями, сроками носки. Много разворовывалось без всяких изысков – склады пустели, и все. Однако перед ревизиями они загадочным образом наполнялись снова, будто по мановению волшебной палочки. Волшебство было ни при чем, просто действовало соглашение между несколькими начальниками разных складов: когда в одном намечалась ревизия, туда свозили вещи с других складов. Так некий запас кочевал из одной части в другую… Палыч научил Курдыбина многим премудростям, которые тот запомнил на всю жизнь. И за двадцать лет армейской службы умудрился не попасться на глаза правоохранительным органам.
Чего только не воровал во время своей службы Курдыбин. Продукты, обмундирование, телефоны, строительные материалы. Самым унылым местом для прапорщика-хозяйственника были оружейные склады. Что там красть? И кому продавать, даже если украдешь? Кроме того, одно дело – недостача консервных банок – всегда можно выкрутиться, свалить на какие-то фатальные обстоятельства. И совсем другое: исчезновение пулемета. Тут сразу как минимум статью о халатности заработаешь. С оружием лучше дела не иметь. Прапорщик – тоже человек. Ему детей надо кормить. Престарелым родителям помогать. Да и жене работать не стоит – пусть детей воспитывает, чтобы оболтусами не выросли. А на две сотни зарплаты не разгуляешься. Нет, не нужен прапорщику оружейный склад. Дайте продовольственный.
