– Как знаешь, – пожал плечами подполковник.
В недрах сейфа нашлась переполовиненная шоколадка. Зарудный накрошил ее квадратиками прямо на обертку, выложил посреди стола, после чего оперся на свой край, снова пригубил виски и закурил. Перехватив взгляд Горелого, протянул ему пачку.
Тому уже давно хотелось курить: сигареты закончились еще у дома Шполы. Что ж, надо быть последовательным: угощался подполковничьим виски – не отказывайся и от курева.
– Отдохнул? – поинтересовался Зарудный, с наслаждением затягиваясь.
– А я и не устал, – в тон ответил Горелый.
– Оно и видно. Соскучился по работе? Чего тебя к вдове Коваленко понесло? Ты кто такой вообще?
– Лицо без документов. Но со справкой. И соответствующими гражданскими правами.
– Надо же!
– А что? В том числе с правом общаться с кем угодно без ограничений.
– Без ограничений, говоришь? Звучит, как реклама сотового оператора… – В голосе Зарудного не было ни злости, ни раздражения – говорил, как строгий отец или старший брат, наставляющий неразумного младшенького. – За себя ты уже отсидел…
– Не только за себя, – вставил Сергей.
– Об этом потом. – Зарудный сделал еще одну затяжку, отставил стакан, метнул в рот квадратик шоколада, прожевал, морщась. – Повторяю: за свои дела ты отсидел. Паспорт получишь без проблем. Будут проблемы – все решим на раз. В деле, которым сейчас занимается твой друг Шпола, ты не свидетель, не подозреваемый, не потерпевший и уж точно не жертва. А пока у тебя нет документа со штампом о регистрации по месту проживания, ты, Сергей Горелый, бомж, освободившийся из мест лишения свободы. Сечешь? И никакого участия в оперативно-разыскных мероприятиях принимать ты не можешь. Подобные действия при желании можно трактовать как нарушение закона. По крайней мере, как административное правонарушение. Ясно?
– Я могу идти? – Отпустив спинку стула, Горелый сделал шаг назад.
– Нет, не можешь. – Зарудный, заранее отметая всякие возражения, снова разлил виски по стаканам – на сей раз совсем понемногу. – И не смотри на меня так, и не скрипи зубами. Во-первых, эмаль посыплется, а во-вторых, для тебя же будет лучше, если ты сейчас поедешь к матери и отсидишься у нее по-тихому хотя бы месяц. Максимум – полтора.
– И что потом?
– Ты же сам сказал – не только за себя отсидел. Напомню, если забыл: твоя проблема и вина, Горелый, только в том, что ты попался. Не ты, так другой пошел бы, как интеллигенты выражаются, на жертвенный алтарь. Ты же по полной отсидел?
– На шесть месяцев меньше. С хвостиком.
– Что еще за хвостик?
– На шесть месяцев и двенадцать дней. Мелочь, а приятно. Хотя, – Горелый бросил уже слегка утративший резкость взгляд на тлеющий кончик сигареты, – кому как. Вам приходилось сидеть шесть месяцев и двенадцать дней, пусть даже не на зоне, а просто в камере?
– Не начинай. – Зарудный снова глотнул виски. – Сиделось тебе нормально, единственное неудобство – ограничение свободы. А в пределах колонии никто твою свободу вообще не ущемлял. Я же постоянно держал руку на пульсе, контактировал с некоторыми людьми. Потому и отбывал ты свой срок не сказать, что у Христа за пазухой, но и не в самых худших условиях.
При этих словах Сергей непроизвольно коснулся шрама на щеке.
– Я в курсе, – кивнул Зарудный, не упустив этот жест. – Даже знаю, при каких обстоятельствах ты эту свою особую примету заработал. Ну извини, зона – это не курорт, народ всякий попадается, а человек человеку волк. В особенности в таких… гм… экстремальных условиях. Я ведь тебя не просто так искал, а для серьезного разговора.
– А мы что сейчас, шутки шутим?
– Не здесь нам надо было встретиться. И не так. Ты же знаешь, Горелый, я своих не сдаю.
– В самом деле?
– Ты свое условно-досрочное получил, поскольку кое-что понял. Обижаешься? Ну понятно: все грешат, а одного – в козлы отпущения… Короче, Горелый, хотя мне сейчас не до тебя, поговорить мы должны, поэтому тебя сюда и привезли. Так вот, слушай внимательно: месяц гуляешь, не полтора – это будет уже чересчур. Пусть пока кое-что утрясется, взять хотя бы эту историю с ведьмой, чтоб ей… А через месяц ты мне звонишь – запросто, без этих своих штучек, – или я сам тебя найду. Есть возможность нормально работать и жить по-человечески. Одному моему знакомому люди нужны – с опытом вроде твоего…
– Тюремным, что ли?
– С опытом оперативной работы. – Зарудный не обратил внимания на ироничный тон Сергея. – Работа в Глухове, чтобы ты здесь, в Конотопе, не отсвечивал. Тебя же все равно здесь ничего не держит. Сначала комнату выделят, со временем и нормальное жилье. Об одном прошу: весь этот месяц веди себя по-человечески. Договорились?
– А эта блатная работа – приз за хорошее поведение?
– Я бы на твоем месте, Горелый, не выеживался.
– Так вы и не на моем.
Полный стакан виски на пустой желудок сделал-таки свое дело. Контролировать эмоции Сергею становилось все труднее. Да и притворяться, что все в порядке, не хотелось.
– Что тебе не нравится?
– Мне?
– Тебе.
– Все нравится. Ваше предложение нравится. Виски классный. Отношение к товарищу по оружию. А четыре с половиной года на киче – так и вообще полный кайф! Я свободен?
– У тебя ж в справке так и написано, ты сам сказал, – криво усмехнулся Зарудный.
– Ну а сечас я свободен? Могу покинуть кабинет?
– Можешь. Понимаю, в тебе сейчас обида говорит. Но это пройдет. Ты лучше поразмысли над всем этим в спокойной обстановке и все взвесь.
– Взвесить? Как на базаре взвешивают, обвешивая через раз?
– Иди уже, – вздохнул Зарудный. – Вижу, надо нам с тобой еще раз потолковать… Тебя отвезут, куда скажешь, потому что среди ночи, да еще и в таком состоянии, опять во что-нибудь вляпаешься.
– Я и на своих двоих дойду. Не беспокойтесь…
Слегка покачнувшись, Горелый шагнул к столу, бросил окурок в свой стакан, послушал, как тот зашипел в коричневатой сорокадвухградусной жидкости, почему-то подмигнул подполковнику, круто развернулся и вышел. Зарудный отметил про себя – не вполне уверенным шагом.
Дальнейшего подполковник видеть не мог. Зато молодой опер, как раз торопившийся в кабинет начальника, зафиксировал, как Сергей Горелый в приемной развернулся лицом к двери кабинета, пошире расставил ноги для устойчивости, согнул левую руку в локте и хлестко ударил по ее сгибу ладонью правой. Продемонстрировав эту фигуру закрытой двери, он снова развернулся и вышел в коридор. Больше он ни разу не оглянулся.
Разумеется, докладывать об этом начальству опер не стал.
Утром, явившись в управление, Андрей Шпола обнаружил, что там уже полным ходом воплощается в жизнь худший из вариантов – тот, которого так не хотел Владимир Зарудный. А именно: договориться по-хорошему с Момотом не удалось, и это означало, что действовать придется совершенно самостоятельно и на опережение.
