– Ты так ей и сказал?
– И не только это. – Юрий убавил звук телевизора и поднялся. – Слушай, я все понимаю. Но и ты должен кое-что понять. У меня семья, две дочери. Выгнать я тебя не могу, не имею морального права…
– Это кто тебе сказал? – Горелому стало тяжело дышать. Не от слов брата, просто его физическое состояние было хуже некуда. – Про моральное право кто сказал? По ящику слышал? – Он кивнул в сторону телевизора.
– При чем тут это… А, ну да. – Юрий махнул рукой, а потом оперся обеими руками на столик – часть новенького кухонного уголка, сделанного явно под заказ. – Друга твоего убили, согласен…
– Что? С чем ты согласен?
– Я… извини. Чепуху несу, а ты, Сергей, чепуху собственноручно творишь… Я матери обещал, что завтра же ты будешь дома… Здесь стрессы всякие, трудно тебе… Катька эта твоя… Любовник ее… Я его знаю, пересекались пару раз…
Теперь на стол навалился Горелый, приблизил отекшее лицо чуть ли не вплотную к лицу брата. Некоторое время они пристально глядели друг на друга.
– Ты, Юрец, совсем уже тут… Что, не можешь сказать как мужик мужику: вали, мол, Серый, отсюда, сил уже нет видеть твою пьяную криминальную морду?! Или «бандитская» лучше звучит? Понятнее для жены твоей, для девчонок?
– Не ори, – вполголоса попросил Юрий.
– А почему, собственно? Разве вы между собой, в семейном кругу, все это не обсуждаете? Разве баба твоя не допытывается каждый день: ну когда ж он, то есть я, перестанет тут перегаром смердеть, жрать нашу еду, дрыхнуть днем и пугать детей своей мордой?..
– Моя жена не баба, – прервал его Юрий, пытаясь придать своему голосу твердость.
– Точно, не баба она, прости. Это ты – баба, Юрчик-огурчик! Самому смелости не хватает меня послать, так мамкой прикрываешься. Обещал он, что я завтра буду, сказал, чтоб ждала! Да подавись ты!
Ярость и отчаяние, скопившиеся в измученном теле, рвались наружу. Внезапно даже захотелось поблагодарить брата: дал повод выплеснуть злость. Хотя он это вряд ли заслуживал. Сергей резко развернулся, задев бедром край столешницы, миновал коридор, гостиную, где племяшки по-прежнему демонстративно таращились в телевизор, и толкнул дверь комнаты, в которой спал. Подхватив с пола тощий рюкзак, в котором находилось все его имущество – смена белья, мыло и зубная щетка, – он поспешно, чтобы побыстрей со всем этим покончить, направился в прихожую и начал обуваться.
Юрий, стоя в дверях кухни, молча наблюдал за ним. Однако радости или облегчения на его лице не было.
– Куда сорвался? – наконец спросил он.
– Ты же сам меня выставил. Собираюсь, как видишь.
Управившись со шнурками, Сергей натянул куртку, потом кепку, причем козырьком назад – словно хотел подчеркнуть, что ему на все плевать.
– Никто тебя не выгоняет. Утром поедешь, сейчас все равно уже ничего не ходит.
– А вот это, братец, пусть тебя не гребет. Спокойной ночи, привет семье, будь здоров! Спасибо за гостеприимство!
Уходя, Сергей хрястнул дверью. Знал, что ведет себя по-идиотски, но ничего не мог с собой поделать. Злоба на себя – а заодно и на весь свет – еще не выплеснулась до конца.
Будто и не было неожиданно ясного солнечного дня – стоял привычно хмурый мартовский вечер. Сергей поудобнее пристроил рюкзак на плечах, неторопливо застегнул куртку, развернул кепку козырьком куда положено, а затем, сделав всего несколько шагов, опустился на первую попавшуюся скамейку и втянул голову в плечи.
Идти в такое время и в самом деле было некуда и не к кому. В родное село ходили маршрутки, а пару раз в день – даже рейсовые автобусы. На автобусе дешевле, у него вполне хватит на билет, можно добраться до села. Но не сейчас, в девятом часу вечера.
Только теперь Горелый осознал, сколько проспал глубоким, полным скорби сном. Будто пытался отоспаться за все эти дни, начиная с позавчерашнего, когда, набрав домашний номер Андрея, услышал незнакомый мужской голос, который сухо и коротко произнес: «Его нет. Убили сегодня».
Скорбь скорбью, но можно было дождаться утра и на тахте у брата. Уже в который раз Горелый показал неведомо кому характер, а если уж честно – его отсутствие, и опять загнал себя в очередную ловушку.
Впрочем, выбраться из нее было не так уж сложно. Имелось целых три пути. Первый – вернуться, пробурчать невнятные извинения, закрыться в комнате, а с утра – на первый же транспорт, следующий в сторону Грузского. Тут не отвертишься, без суда и следствия нарисовался приговор: увязнуть в Грузском, сидеть и не рыпаться. Второй путь – то же самое, но без унизительного возвращения на территорию братца. Перекантоваться до утра на железнодорожном вокзале, а когда рассветет – на маршрутку или автобус, и прости-прощай, город Конотоп. Третий – самый простой: поймать у железнодорожного вокзала таксиста, который за деньги отвезет хоть в Грузское, хоть за сто километров, к российской границе, а за отдельную плату – переправит и через границу. Таких деловых мужичков в приграничном по статусу Конотопе пруд пруди. Вот только в свете последних событий туда, в Россию, ему не хотелось.
Второй путь не мог реализоваться из-за отсутствия финансового обеспечения. Вылетев из квартиры брата, Горелый об этом как-то не подумал. Первый, наиболее унизительный, путь предусматривал, что Юрий снабдит его деньгами на дорогу, а может, даже и на опохмел. Еще и порадуется, что не увидит блудного братца в ближайшей, а возможно, и в отдаленной перспективе. Горелый уже чуть было не двинулся обратно к подъезду, но передумал, снова уселся на скамейку и задумчиво поскреб давно не бритый подбородок.
Действительно, вернуться, извиниться, переночевать, а утром попросить у брата еще немного взаймы – в его положении решение на сто процентов верное. Тем не менее в нынешнюю систему ценностей Горелого такое признание полного жизненного краха не вписывалось. Денег на такси тоже не наколдуешь. Или уж окончательно занять отведенное ему после колонии место в городском криминальном мире и ограбить какого-нибудь лоха, а лучше нескольких?
Горелый даже усмехнулся при этой мысли, признавая ее абсолютную нереализуемость. Оставалось тащиться пешком на вокзал, тусоваться там ночь напролет, а утром упрашивать какого-нибудь водителя маршрутки. Это тоже стыдно, но не до такой степени, как извиняться перед братом Юрием.
Остановившись на этом варианте, Сергей поднялся, поглубже засунул руки в карманы куртки и направился к вокзалу.
Дорога заняла окола часа.
Не сказать, чтобы он за это время окончательно протрезвел, зато точно проветрился. На центральном вокзале таких пассажиров, как он, хватало в любое время суток, затеряться среди них легко. Однако Горелый ни от кого не собирался прятаться, но надо было сделать так, чтобы никто не обратил внимания на небритого мужчину тридцати четырех лет со стойким алкогольным выхлопом и тощим рюкзаком за плечами.
На вокзале стоял неуничтожимый дух: смесь испарений немытых тел, запахов дешевой косметики, плохо переваренной еды, нездорового дыхания насквозь прокуренных легких, одеколона «Саша» – или чем там еще дезинфицируют себя пассажиры из глубинки и заливаются привокзальные бомжи, – прелых носков, хлорки, туалета, пирожков с капустой, жаренных на прогорклом масле, и еще чего-то неопределенного, но однозначно животного, шелудивого, псиного, кирзового, с гнильцой.
