И де Монферье, понизив голос, рассказал душераздирающие подробности о друзьях Амалии, которые все как один не дружили с законом и которых наверняка не пускали в приличные дома, в то время как она совершенно свободно принимала их у себя.
– По-моему, все это дурацкие сплетни, – холодно сказал Кристиан. – Я не встречал у нее дома ни одного человека, которому было бы неудобно пожать руку.
– Конечно, ты прав, – легко согласился маркиз. – Наверное, все дело в том, что для своего возраста она поразительно выглядит, вот люди и рады приписать ей хоть что-нибудь. Хотя в то же время нельзя сказать, что она следует светским условностям. Она не дает балы, редко ходит на званые вечера, почти не бывает в театре, зато ее портреты пишут лучшие живописцы. Все сейчас с ума сходят по Больдини
[32]
, платят ему сумасшедшие деньги, лишь бы он их написал. Только мадам Корф не искала его расположения, он сам захотел нарисовать ее портрет.
Кристиан не слишком разбирался в живописи, но про себя подумал, что на месте этого Больдини написал бы не один портрет Амалии, а несколько.
…И еще, по правде говоря, он был рад, что она отшила Гастона. Если бы она была благосклонна к этому ничтожеству, это сильно уронило бы ее во мнении Кристиана. При всей своей демократичности он отлично сознавал, что люди вовсе не равны, только для него неравенство заключалось в личных качествах, а не в социальном положении.
– Ты давно с ней знаком? – осведомился де Монферье, испытующе глядя на него.
– Скажи, Гастон, тебе не надоело? – прямо спросил граф.
– Ты о чем? – изумился тот.
– Тратить свою единственную и неповторимую жизнь на какую-то чепуху, – терпеливо пояснил Кристиан. – Чем ты занимаешься? Ходишь по гостиным, разносишь сплетни, выспрашиваешь у меня подробности о женщине, которую я едва знаю. Зачем это все, для чего, в чем смысл? Я не понимаю. Может быть, ты мне объяснишь?
– Ты сегодня в русском настроении, как я погляжу, – добродушно ответил Гастон, которого ничуть не обидели слова приятеля. – Смысл жизни, душа и прочие нелепости, над которыми ваши писатели так любят ломать голову. Какой, к примеру, смысл в автомобильных гонках, которыми ты так увлекаешься?
– Победить природу, – серьезно ответил Кристиан, – испытать собственный характер и, может быть, установить рекорд. Дойти, например, до скорости в сто километров в час. Пока невозможно, но как знать?
– А по-моему, все это глупости, – отозвался Гастон, поправляя бутоньерку. – Я не спорю, для тебя это, наверное, много значит, но для меня победить природу и прочее – всего лишь слова. И ты прости меня, но я не променяю все автомобили мира на лошадь, которая выиграет очередные скачки в Шантийи. Кстати, вот тебе пример торжества над природой ничуть не хуже твоего, потому что хорошо объездить лошадь – целое искусство.
У Кристиана не было никакого желания спорить – не потому, что он не был уверен в своей правоте, а потому, что вновь особенно остро ощутил, что разговаривает с человеком из другого мира. Какой смысл в том, чтобы пытаться его переубедить? Все равно они никогда не поймут друг друга.
«Бедняга, – подумал маркиз, когда Кристиан наконец попрощался с ним и удалился. – Вот еще один неплохой малый, который потерян для общества, а все потому, что изменил своему назначению. Зря он все-таки играет в равенство, это ему не к лицу. И как он может общаться с этими грубиянами, которые чинят моторы? Ясно же, что для общения куда больше подходят люди вроде герцогини Г. или великого князя В.». И он развернул карточку меню, весьма довольный собой.
Было воскресенье, и Кристиан шагал в толпе гуляющих, думая о том, прилично ли заглянуть к Жоржетте Бриоль снова и вернулась ли она, пока его не было. Однако рыжей дамы вновь не оказалось дома, и горничная не пожелала сообщить, где та находится. Вконец недовольный собой, Кристиан двинулся к особняку, в котором жила Амалия. Пару раз в толпе ему почудилось, что он видит впереди Жоржетту, но это оказывались другие женщины с рыжими волосами.
«В конце концов, – сказал он себе, – она может быть где угодно».
И он задумался о том, как поступить с Иоландой. Судя по всему, родители всерьез вознамерились его женить.
Пока Кристиан с приятелем обсуждали в кафе смысл жизни, Амалия приняла у себя дома посетителя, который, по ее расчетам, должен был явиться гораздо раньше. Имеется в виду комиссар Папийон.
Он рассыпался в любезностях, объявил, что госпожа баронесса хорошеет день ото дня и он сердечно рад ее видеть. Но, увы, сюда его привели неотложные дела.
– Полагаю, – заметила Амалия, – вас ко мне принес добрый ветер.
Папийон слегка напрягся, но не стал ничего отрицать.
– Надеюсь, он будет добрым для нас обоих, госпожа баронесса. Потому что долг обязывает меня сказать вам кое-что, что может вам не понравиться. И все же я рассчитываю на то, что вы поймете меня.
– Говорите, – сказала Амалия, – я вас слушаю.
– Я буду краток, – отозвался комиссар. – Так вот, сударыня, мне известно все, что вы предприняли в течение последних дней. Я знаю всех ваших помощников и знаю все, что они сделали и продолжают делать для вас. И я убедительно прошу вас держаться подальше от этого дела, иначе последствия могут быть самые непредсказуемые. Я далек от того, чтобы угрожать вам, но вы должны понимать, что мы не потерпим ни малейшего вмешательства в то, что касается наших интересов. Франция – демократическая страна, но и у нашей демократии есть границы.
– Надеюсь, – сдержанно заметила Амалия. – Потому что демократия без границ – это нечто совершенно удручающее. – Она прищурилась. – А как же августовский визит господина Фора?
[33]
Я полагала, что наши страны союзники, а у союзников не может быть секретов друг от друга.
Папийон задумчиво посмотрел на нее.
– Даже у самой лучшей жены бывают секреты от мужа, сударыня. Что говорить о политике?
– Дорогой комиссар, – устало сказала Амалия. – Нам обоим было бы гораздо проще, если бы мы были откровенны друг с другом.
– Откровенны? – Папийон пожал плечами. – После того, как вам вчера нанес визит некий господин из посольства? Простите, сударыня, но я не настолько наивен.
Амалия улыбнулась.
– После того, как вы взяли на себя труд столь откровенно меня предупредить, я тоже должна кое о чем предупредить вас. Мой интерес в этом деле не политический, и мне все равно, верите вы мне или нет. Просто господин Оберштейн перегнул палку, и теперь я очень хочу его проучить. Кстати, вы уже арестовали его? – Папийон не шелохнулся, но по блеску его глаз Амалия поняла, что ответ, скорее всего, отрицательный. – Зря, потому что это он убил вашего коллегу Пьера Моннере. Не знаю, что такое тот сумел найти, но, очевидно, этого оказалось достаточно.
