– Еще как имею! – отозвался Бриссон, косясь на спутницу журналиста, которая, очевидно, чрезвычайно его занимала. – Не забывайтесь, господин репортер.
– Мсье Видаль лишь имел в виду, – медовым голосом вмешалась Амалия, – что мы прежде не встречали мсье Буайе и не имеем никакого отношения к его смерти. Боюсь, господин инспектор, вы зря тратите на нас свое драгоценное время.
Бриссон кисло поглядел на нее, затем обернулся к репортеру:
– Разговор не окончен. Если вы мне понадобитесь, я вас найду.
– Всегда к вашим услугам, – насмешливо ответил Видаль.
Когда они вышли из гостиной, то увидели в коридоре всхлипывающую молодую особу, которая судорожно комкала в руке простенький платочек, тщетно пытавшийся выдать себя за благородный шелк. Амалия бросила быстрый взгляд по сторонам и, убедившись, что их никто не видит, подошла к девушке.
– Простите, вы знали Ролана Буайе? Это журналист Видаль, я его секретарша. Мы хотели бы побеседовать с вами, если вы не против.
Молодая особа тотчас же перестала плакать и, шмыгая носом, сказала, что она в восторге от журналиста Видаля и его газеты «Голуа», Буайе был ее лучшим другом, а вообще она актриса Колетт Доран из театра «Варьете». Репортер не стал уточнять, что он работает в другой газете, и предпочел положиться на свою спутницу и ее мастерское умение разговорить людей.
И действительно, Амалии понадобилось лишь несколько минут, чтобы вытянуть из Колетт подробности давней прогулки по Рейну, которая обернулась трагедией. Оказалось, что Буайе не раз и не два возвращался к этой теме в разговорах со своей любовницей.
– Как будто его что-то мучило, – объяснила Колетт, распахивая глаза. – Роман очень хорошо относился к мадемуазель Лантельм, был поклонником ее таланта. А вот со своим кузеном, за которого она вышла замуж, вскоре после ее смерти совсем перестал общаться.
– Почему? – спросил Видаль, хотя уже заранее знал ответ.
– Ролан был уверен, – просто сказала Колетт, – что именно Жозеф ее убил.
– У него имелись какие-нибудь доказательства? – спросила Амалия.
– А какие еще нужны доказательства? – пожала плечами Колетт. – Накануне они поссорились, она не хотела пускать его… ну… к себе. Вечером в последний день Ролан своими глазами видел, как Жозеф стоял возле ее запертой двери. Рейнольдс пытался говорить тихо, но Ролан все равно услышал: муж хотел войти, а жена изнутри сказала, чтобы он оставил ее в покое, у нее болит голова. Другие пассажиры потом сказали Ролану, что слышали, как Жозеф еще до этого грозил забраться к жене через окно. Так оно и было: он залез к ней, они стали ссориться, и он ее убил. В ее каюте потом нашли письмо любовнику, но Ролан не сразу догадался, что ссора произошла из-за него. Все же очевидно!
– Думаете, Рейнольдс просто приревновал жену? С его-то нравами…
– Ну, мужчины сами знаете какие, – надула губы актриса. – В молодости он смотрел на измены жен сквозь пальцы, а позже, когда стал уже не так молод, конечно, не хотел выглядеть посмешищем. Жинетту он точно ревновал. Ролан мне рассказывал, что Рейнольдс как-то нанял трех громил, чтобы они побили ее любовника.
– Вот как? А как его звали? Я имею в виду любовника…
– Ой, я не знаю, Ролан не говорил. Но у нее точно кто-то был. Она была такая… ну, все при ней… Конечно, она не скучала в одиночестве…
Инспектор Леонар Бриссон стоял у закрытой двери гостиной и, как в скверной пьесе тридцатилетней давности, напряженно вслушивался в беседу, которую вели в коридоре любовница Буайе и подозрительная парочка, вокруг которой то и дело возникали трупы. Обладай Бриссон хоть каплей самодовольства, он бы не преминул сам себя погладить по голове за то, что догадался дать парочке возможность пообщаться тет-а-тет с мадемуазель Колетт. Именно Бриссон несколько минут назад дал письменный наказ своему помощнику оставить ее в коридоре и убрать оттуда их людей.
По складу своего характера молодой инспектор был человеком, который привык получать ответы на свои вопросы, особенно когда ему не желали отвечать прямо. Теперь же он знал, что Видаль и безымянная секретарша действительно интересуются подробностями загадочной гибели актрисы Лантельм. Но какое отношение это могло иметь к тому, что двое свидетелей той давней трагедии сейчас, десять лет спустя, отправились на небеса?
Что-то тут нечисто, решил Бриссон.
Тем временем Амалия и Видаль закончили беседовать с мадемуазель Колетт. Репортер заверил юную актрису, что обязательно придет на премьеру ее новой пьесы (в которой у нее была роль аж в целых шестнадцать реплик!) и удалился со своей спутницей.
– Даже кузен Рейнольдса был убежден, что тот убил жену, – произнес Видаль, когда они вышли на улицу и медленно зашагали к машине. – Должен признать, я нахожу доводы Ролана Буайе весьма вескими. А вы?
– Что – я?
– Простите меня, сударыня, но вы, по-моему, никогда всерьез не верили в виновность Жозефа Рейнольдса, – усмехнулся репортер.
– Вы опять говорите, как типичный журналист! – рассердилась Амалия. – Поймите же наконец, что мы пытаемся распутать преступление, произошедшее давным-давно. У нас нет ни яхты, ни фотографий с места происшествия, ни улик – ничего! Какая тут вера, если все, что мы можем сделать, – это строить более или менее убедительные замки на песке со слов свидетелей, которые напрочь забыли все, что напрямую не касается их самих? А, щучья холера!
Воскликнув так, баронесса вдруг развернулась и зашагала обратно к дому.
– В чем дело? – встревожился репортер.
– Старею, – вздохнула его спутница. – Я совсем забыла спросить у Колетт насчет пленок и фотографий, которые Буайе сделал на яхте в те дни.
Но вместо Колетт Амалия, как флагманский корабль на коварный риф, напоролась на инспектора Бриссона. Тот смерил ее недоверчивым взглядом и вытащил изо рта сигарету.
– Вы что-то забыли? – спросил полицейский сухо.
– Да, вручить вам мою карточку, – нашлась Амалия. – Чтобы вы знали, где меня найти.
У Амалии имелись визитные карточки на разные случаи жизни – к примеру, та, которую она оставила в кафе Гренье, гласила, что ее обладательница – просто некая А. Корф, проживающая по такому-то адресу с таким-то телефоном. Однако на долю инспектора Бриссона выпала надменная карточка-снобка с титулом, баронской короной и полным именем. При одном взгляде на нее в глазах начинало рябить от обилия позолоты на столь крошечном куске бумаги, но инспектор даже бровью не повел. Он поглядел на карточку скучающе, словно ожидал увидеть королеву или хотя бы герцогиню, и небрежно засунул ее в карман.
– Больше вы ничего не хотите мне сказать, сударыня? – Полицейский голосом выразительно подчеркнул последнее слово.
– Нет, сударь, – ответила Амалия ему в тон.
Бриссон вздохнул.
– Ладно, – сказал он внезапно. – Но запомните: вы сами придете ко мне и сами все расскажете.
