– Да?
Актриса заколебалась, помолчала. Наконец снова заговорила:
– Не выношу сплетен, но это вовсе не сплетня, я слышала ее слова своими ушами. Словом, как-то раз, когда Ева выпила немного больше, чем нужно, она кое о чем обмолвилась. Я тогда не приняла ту фразу всерьез, а теперь думаю, что, может быть, Ларжильер не просто так ушла в монастырь.
– Что именно сказала Ева? – терпеливо спросил Видаль.
– Что однажды убила человека, – проговорила актриса, волнуясь. – Мы беседовали о романе, где герой, убив, испытывает угрызения совести и прочее. А Ева сказала мне, что это чепуха. Мол, убив, просто оставляешь все случившееся в прошлом и идешь по жизни дальше. Я тогда решила, что она слишком много выпила, да и она, когда протрезвела, больше никогда на эту тему не заговаривала.
Видаль покосился на Амалию и в тот миг был готов биться об заклад: его спутница думает о том же, что и он. Ну и ну! Становится все интереснее и интереснее… Любопытно, это правда или нет?
И тут Видаль вспомнил, что в Париже Ева сразу же начала с главной роли, заменив неожиданно умершую актрису. Неужели…
Выйдя из театра на бульвар Капуцинок, журналист горячо сжал баронессе руку, сопроводив жест словами:
– Должен признаться, я недооценил вашу систему. Однако благодаря ей мы узнаем такие сногсшибательные вещи…
Амалия слегка поморщилась, услышав определение «сногсшибательный».
– В сущности, пока мы не узнали ничего особенного, за исключением того, что все свидетели что-то недоговаривают или даже кое-где привирают, – сказала она. – Но это было ясно еще до того, как мы взялись за дело. И самое скверное то, что у Евы фактически нет алиби на время убийства, если оно действительно имело место.
– Я тоже обратил внимание, – кивнул Видаль.
– Допустим, что в пылу ссоры Шарль Морис сказал ей, что она ему надоела и ему гораздо больше нравится Лантельм. После чего он уходит к себе, а Ева, воспользовавшись тем, что на палубе никого нет, идет к Лантельм и выталкивает ее в окно. После чего каким-то образом создает иллюзию запертой изнутри двери и возвращается к себе.
– Иллюзию?
– А почему бы и нет? Да, дверь была заперта. Да, ключ находился в замке со стороны комнаты. Но это не значит, что дверь была заперта изнутри. Есть масса способов создать видимость замкнутого пространства. Вы понимаете, что я имею в виду? Но пока у нас нет возможности осмотреть «Любимую», мы можем только строить теории. Пока нам известно только, что у Евы Ларжильер нет алиби, зато имеется очень веский мотив.
Видаль нахмурился.
– Возможно, когда Ева увидела тело, ее замучили угрызения совести, и актриса пыталась покончить с собой, выбросившись в то самое окно, – внезапно сказал он. – Только Шарль Морис вошел вовремя и помешал ей сделать это. А теперь, когда время прошло, Ева уже не хочет умирать и поэтому всячески поддерживает общепринятую версию, согласно которой Лантельм убил ее муж.
– Видите, как интересно выходит, – усмехнулась Амалия. – И интереснее всего, что, пока мы строим версии, свидетели начали исчезать… К тому же, возможно, за нами вдобавок кто-то следит. – Баронесса вздохнула. – Кто у нас остался из свидетелей? Шарль Морис, Раймон Обри…
– Бывший капитан находится где-то в колониях. Шарль Морис должен быть в Париже.
– Жюли Прео, ныне графиня де Сертан…
– Она с мужем живет то в парижской квартире, то в замке недалеко от Парижа. Но граф, судя по всему, не настроен нас к ней подпускать.
– А что насчет старого драматурга, Анри Невера?
– Я не нашел о нем сведений. Скорее всего, он уже умер. У Леопольда Эттингера чахотка. Несколько месяцев назад он уехал к себе в Бельгию.
– Остаются только актер, доктор Морнан и мать матроса Шавийара, которая живет в Версале, – проворчала Амалия. – Все ясно. Едем к Шарлю Морису, а потом к доктору.
Однако им не повезло. Горничная в доме Шарля Мориса сказала им, что месье уехал в Лондон, договариваться насчет гастролей. А доктор Морнан, как оказалось, вместе с семьей отбыл на отдых в Довилль.
– Будем искать мать Шавийара? – осведомился Видаль.
– Нет, – буркнула Амалия, – уже поздно, а нам еще надо собрать вещи. На сегодня хватит.
Назавтра с утренним экспрессом они отправились в Бордо. Видаль захватил с собой свои бумаги и, хмурясь, просматривал их.
– Чем вы заняты? – спросила его баронесса.
– Пытаюсь понять, почему должны были погибнуть именно Тенар и Буайе, – проворчал Видаль. – Вы же сами утверждали, что во всем должен быть смысл. Но между этими двумя людьми нет ничего общего, кроме того, что они находились на «Любимой» в одно и то же время.
– Вчера я связалась с комиссаром Папийоном и попросила его помочь нам, – сообщила Амалия. – У комиссара большие связи, а мне во что бы то ни стало надо взглянуть на фото и пленки, которые Буайе сделал на яхте.
– Но его любовница сказала, что их не существует.
– Нет, она сказала, что ей о них ничего не известно. Это разные вещи, Пьер!
Наконец путешественники прибыли в Бордо.
Рулевой Ален Жерфо оказался загорелым моряком с обветренной кожей и огромными руками. Недоверчиво щурясь, он выслушал рассказ Видаля о том, что тот готовит статью о деле Лантельм, и медленно, основательно, от начала до конца прочитал подписи в удостоверении.
– Что, собственно, вы хотите знать? – буркнул он, возвращая документ репортеру. – О том деле все уже давно забыли.
– Мы хотим знать правду. – Видаль подсел поближе и проникновенно уставился прямо в глаза моряку. Репортер отлично знал, что с такими замкнутыми, недоверчивыми людьми лучше всего срабатывают самые простые трюки. – Правду, и ничего, кроме правды. Вы были на «Любимой», плыли на ней почти месяц с хозяевами и их гостями, вы наверняка многое видели и многое можете рассказать. Опасаться вам нечего: Жозеф Рейнольдс давно умер, а его наследникам абсолютно все равно, был он убийцей или нет. Так что, Ален? Кто на самом деле убил мадемуазель Лантельм?
– Э, сударь, – усмехнулся Жерфо, – если вы хотите знать правду, то… Там было не так просто. Все, конечно, поверили, что бедную мадемуазель ухлопал ее муж. Только…
– Только – что?
– Только следствию далеко не все известно. А на суде я об этом упоминать не стал. Мне бы все равно не поверили.
– Не поверили бы чему, Ален?
Жерфо вздохнул и молча уставился в окно. У журналиста прямо руки чесались, так хотелось схватить тугодума за горло и вытрясти из него то, что ему было известно. Но Видаль сумел-таки преодолеть соблазн.
– Видите ли, мсье, – сказал Жерфо наконец, – на яхте находились не только мы и гости. Там был еще один человек. Посторонний. И он от всех прятался. Вы понимаете, что я имею в виду?
