– Что именно вы хотите узнать? – спросил Анри Невер.
– Все, что вы помните, – ответил Видаль.
– Боюсь, я ничего не помню, – вздохнул хозяин. – Совсем ничего. Старость!
– У нас есть кое-какие фотографии. – Баронесса открыла сумочку. – Может быть, они вам кое о чем напомнят.
И Амалия протянула старику пачку снимков, которые сделал Ролан Буайе и на которых был запечатлен Анри Невер.
– Ах, Ева, Ева… – вздохнул старик, любуясь фотографией, где он стоял рядом с Евой Ларжильер, держа ее за талию. – А правда, что она ушла в монахини? Поразительные вещи порой творятся в мире… Ей надо было выйти замуж за какого-нибудь незаконного сына короля и прожить оставшиеся годы с толком, с чувством и с умеренностью… – Он вернул Амалии снимки и будничным тоном уронил: – Пятьсот.
– Что? – изумился Видаль.
– Вас же интересует, что я помню о той поездке? – пожал плечами Невер. – Все очень просто. Пятьсот франков.
– А иначе ваша память…
– Я же говорю – старость, – вздохнул хозяин, бережно гладя кота. – Конечно, я могу жить на хлебе и воде, но Маркизу это ни к чему. На ваши пятьсот франков он прекрасно проживет не один год. – Услышав упоминание о себе, кот повернул голову и посмотрел на хозяина настолько осмысленным взглядом, что Амалии даже сделалось малость не по себе.
– С чего вы взяли… – начал закипать Видаль, но его спутница шевельнула бровью и взглядом призвала к спокойствию.
– Мы заплатим, – сказала она, расстегивая сумочку.
– Мы даже не знаем, сколько стоят его сведения! – возмутился журналист. – Может, им вообще цена ломаный грош!
– Кажется, вы меня путаете с вашей газетой, – ласково промолвил Анри Невер. – Вот ей в самом деле цена ломаный грош, не спорю.
Амалия хмуро посмотрела на старого вымогателя и достала стофранковую купюру.
– Сначала, сударь, вы должны меня убедить, что ваши сведения действительно представляют ценность, – сухо произнесла она, держа купюру кончиками пальцев. – Будем считать, что это задаток. Если вы не сумеете ответить на мой вопрос, я буду сильно разочарована.
– Задавайте ваш вопрос, – кивнул Невер, щурясь, точь-в-точь как кот на его коленях.
Амалия задержала дыхание и вдруг выпалила:
– Как звали любовника Женевьевы Лантельм, письмо к которому Эттингер обнаружил на ее столике в ту роковую ночь?
– Нет ничего проще, – усмехнулся Невер. Открыл было рот, чтобы ответить, но увидел раздраженное лицо Видаля и коварно улыбнулся. Затем пододвинул к себе листок бумаги, на котором быстро написал только одно слово.
– Прошу, – сказал он, указывая глазами на деньги.
Амалия отдала старику купюру и взяла листок.
– Это мне ничего не дает, – проворчала она, прочитав написанное. – Здесь нет фамилии.
– В письме и было только имя, – отозвался Невер. – Мадемуазель Лантельм не успела написать адрес и фамилию на конверте.
Старый драматург спрятал деньги и развалился на стуле, почесывая кота за ухом.
– Что собой представлял этот человек? – спросила Амалия.
– Это уже другой вопрос, – заметил Невер, тонко улыбаясь.
– Оставьте, вы же знаете, что все равно получите свои деньги, – перебила его баронесса. – Так кто он такой?
– Разносчик цветов, – безмятежно ответил старик. – Он был на ее похоронах.
– То есть?
– Когда хоронили Жинетту, – пояснил Невер, – Рейнольдс не хотел шумихи. Только самые близкие люди знали о том, когда и где пройдет отпевание. Он сам заказал цветы. Там были еще венок от театра «Ренессанс», в котором она работала, и два анонимных венка. Один из них и принес в дом этот малый. Он после сопровождал гроб до кладбища и присутствовал при том, как его опускали в склеп. Стоял, словно заиндевевший, ни на кого не глядя. Все плакали или делали вид, что плакали. А он – нет.
– Погодите, погодите… – заворчал Видаль. – А что, Рейнольдс его не узнал?
– Конечно, узнал, – проговорил Невер, наслаждаясь каждым словом. – Рейнольдс его ненавидел. Что бы он ни делал, Жинетта все равно бегала к его сопернику, и Жозеф никак не мог на это повлиять. Как-то раз он даже нанял людей, чтобы они избили ее любовника. Зря, потому что тот был малый не промах и сам избил напавших до полусмерти. Никогда не забуду выражение лица Жозефа, когда они встретились. Рейнольдс только что положил в гроб драгоценности, которые Жинетта так любила, и вышел. И тут же, на лестнице, нос к носу столкнулся со своим врагом, который нес венок.
– Как тот выглядел? – спросила Амалия. – Я имею в виду любовника актрисы.
– Да обыкновенно, – пожал плечами старик. – Высокий малый, не красавец и не урод. Рассказать вам, что было дальше? Он посмотрел Рейнольдсу в глаза, и Жозеф не стал отводить взгляд. Так они и ели друг друга глазами несколько секунд. А потом разносчик негромко сказал что-то насчет венка, мол, он его принес и должен положить возле гроба. Я, честно говоря, не ожидал такого от Рейнольдса, но он повернулся к прислуге и велел проводить разносчика. Конечно, Жозеф мог его выставить из своего дома, и даже без особого скандала, однако, наоборот, дал своему сопернику возможность ее увидеть в последний раз и проститься с ней.
– Интересно… – задумчиво сказала Амалия. – По крайней мере, этот эпизод представляет Рейнольдса с неожиданной стороны. Скажите, мсье Невер, а что вы думаете по поводу гибели Жинетты? Все-таки вы были тогда на яхте.
Старик, ничего не отвечая, стал рассматривать потолок. Амалия, не удержавшись от улыбки, вытащила из сумки еще 400 франков и протянула ему.
– С вами очень приятно иметь дело, – обронил бывший драматург, осторожно снимая с колен кота. – По крайней мере, я уверен, что мой Маркиз в ближайшее время не умрет с голоду… – Невер подошел к столу и стал рыться в ящиках.
– Что вы ищете? – спросил заинтригованный Видаль.
– Дневник, – хладнокровно ответил старик. – Я же писатель, а писатели нередко ведут дневники. И когда Рейнольдс пригласил меня на «Любимую», я тоже вел дневник. Не каждый день, каюсь, но…
Хозяин извлек из ящика толстую тетрадь и открыл ее.
– Хм… Ну да, вот. 1911 год. Прошу, сударыня. Можете смело начать со второго июля, раньше нет ровным счетом ничего для вас интересного.
Он вернулся на свое место и снова как ни в чем не бывало стал гладить кота. «Вот ведь негодяй!» – подумал Видаль, усмехаясь. Но журналист тут же представил, каково жить старику на верхнем этаже в этой нищете, и согнал с лица усмешку. «В сущности, мы платим ему деньгами Дюперрона, а тот уж точно не обеднеет, даже если старику перепадет не пятьсот франков, а пять тысяч. Все справедливо, в конце концов».
– У вас тут много сокращений, – заметила Амалия, переворачивая страницы. – Инициал «Р.» означает Рейнольдса?
