– Знаю, конечно.
– Ну вот, мы ее пели в честь того, что старший партнер нашей фирмы, этот парень по имени Стив Аджелло, наконец-то был осужден за сексуальные домогательства, – я помолчала, наслаждаясь воспоминаниями. – Все сказали, что у меня отличный голос.
Я поднялась с места:
– Так что вперед!
Ноги меня что-то совсем не слушались и были как чужие – мне пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. На штанах расплылось огромное пятно от кетчупа – я недоумевала, откуда оно взялось, собственно говоря. Взяв пластиковую салфетку, которая лежала под моей тарелкой с лобстером, я прочитала то, что на ней было написано: «Поймай удачу за хвост в “Оленьем роге”!» И прицепила салфетку, словно фартук, кое-как прикрепив к поясу брюк. Вот так лучше.
Я начала пробираться через толпу по направлению к сцене. Через несколько шагов я почувствовала, что мне что-то мешает идти. Взглянув, я увидела, что это клешня лобстера, она зацепилась за ремешок. Я попыталась ее отцепить, но не смогла дотянуться – она была слишком далеко от меня, там, в самом низу.
Когда я влезла на сцену, я наконец-то заметила Хайдена, который отчаянно жестикулировал, одновременно пытаясь пробраться поближе к сцене сквозь плотную толпу. В лице его не было ни кровинки, я видела, как он кричал что-то – видимо, хотел что-то мне сказать. Но вокруг было слишком шумно, и я его не слышала.
Не волнуйся, Хайден, подумала я. Ты даже не догадываешься об этом, но я отличный караокист. Караокер. Нет, все-таки караокист. Вот увидишь. Караокист – есть такое слово вообще? Да не важно.
– Все в порядке, Хайден, – я приставила руки ко рту, стараясь перекричать шум. – Тебя ждет сюрприз!
Я прошлась по сцене, смутно различая в теплом оранжевом свете чьи-то лица. Эти лица приветливо улыбались. Даже Скип, стоящий за барной стойкой, поднял пустой бокал и одобрительно салютнул мне.
Диджей взглянул на мой красный пластиковый фартук, потом опустил глаза мне на ноги… улыбнулся и пожал мне руку.
– Вы, наверно, Пловчиха. Очень, очень рад с вами познакомиться.
Он протянул мне сборник песен, показывая, что я могу выбрать что-нибудь. Я начала листать страницы, пробегая глазами названия рубрик: поп, рэп, рок, топ-40, кантри. На каждой странице были десятки песен, и строчки у меня в глазах плыли и сливались в одно чернильное пятно.
– У вас есть джаз? – вопросила я. – Старый добрый классический джаз, ну что-нибудь такое?
Он пролистнул альбом и вернул его мне раскрытым на странице с названием «Американская классика».
Отлично, подумала я. Закрыв глаза, я ткнула пальцем наугад в одну из песен. «Наша любовь останется здесь» – одна из моих любимых песен Гершвина. Может быть, это был добрый знак.
– Ладно, давайте эту, – сказала я.
Он вручил мне микрофон, заиграла музыка. Аранжировка была богатая, много струнных и долгое-долгое вступление, в стилистике старых песен. Толпа внизу притихла, а я посмотрела через зал на наш столик и увидела там маму – она выглядела очень взволнованной. Смотрела на меня во все глаза со встревоженным лицом, держа в руке свой трофей.
Трофей?!
Рядом с мамой сидели Джим и Талли, а в самом конце стола примостился на стуле Хайден, на лице которого был написан такой ужас, смешанный с любопытством, словно он только что стал свидетелем чудовищной автомобильной аварии. Они все молчали.
Наконец вступление закончилось и на мониторе появились слова песни. Я начала петь – о любви, которая переживет все, которая сильнее радио и телефонов и даже гор… Я пела и смотрела на людей внизу и уже могла различать и узнавать отдельные лица.
Вот Арлен Флетч из городского архива – она сидит за угловым столиком с двумя подругами. А за столиком у стены я заметила Фила, кассира из «Гроверс Маркет», где я впервые увидела газету со своей фотографией – он был с женщиной, наверно, с женой. Я посмотрела на него – он помахал мне. Сьюзан Портер, ее муж и две другие пары сидели за круглым столом в центре зала, а молоденькая официантка из «Трех пенни» – справа впереди, держась за руки с симпатичным светловолосым парнем.
Я поймала себя на том, что выискиваю взглядом Роя, ищу его красную бейсболку и его улыбку. Я хотела, чтобы он был здесь, сканировала толпу в тщетной надежде его увидеть – и вдруг я больше никого не видела, я представляла себе Роя, эти крошечные морщинки-гусиные лапки вокруг его глаз, возникающие, когда он улыбается, его седоватые волосы, его ямочки…
Я снова была в океане, мы плыли, он оплел мои ноги своими – как положено делать, когда спасаешь тонущего. Я чувствовала солнце на своем лице, чувствовала, как мои руки обвивают его, и вода больше не была холодной – ничуть. А потом мы стояли там, у ателье, и он говорил мне снова, что любит меня. Он держал меня за руку. «Я знаю, что могу сделать тебя счастливой. Обещаю». Я чувствовала прикосновение его пальцев – перед тем, как он попрощался со мной и ушел…
Музыка закончилась. И наступила мертвая тишина – просто белый шум, который заполнил весь зал. О боже, подумала я, наверно, я была ужасна. Им не понравилось. С чего вдруг я решила, что могу петь?! Зачем я выпила так много? Зачем я…
Последнюю мысль я додумать не успела, потому что зал вдруг взорвался аплодисментами, и одобрительными выкриками, и свистом, и ревом. Кто-то даже вскочил с места. Я поверить не могла своим глазам. Смотрела, как они бешено аплодируют, и думала, что они, наверно, аплодируют кому-то другому, но никого другого на сцене не было – только я.
Руки у меня тряслись, когда я взяла микрофон.
– Спасибо, – сказала я. Голос у меня тоже прерывался. – Это очень, очень любезно с вашей стороны.
Кто-то закричал: «Давай, Пловчиха!», и все засмеялись. Я стояла на сцене, сжимая микрофон, и чувствовала, как что-то внутри меня просыпается и начинает пузыриться… совет, который когда-то дала мне бабушка… и это казалось сейчас очень важным – самым важным.
Диджей потянулся было к пульту, но я остановила его. Снова обвела взглядом зал, все эти бутылки с янтарной жидкостью, выстроившиеся в ряд за барной стойкой, светильники, свисающие с потолка, грифельную доску с записанными на ней очками за игру в дартс…
– Знаете, – начала я, язык у меня почему-то был толстым и тяжелым и плохо ворочался во рту. – Знаете, я люблю делать фотографии…
Говорила я довольно невнятно, вместо «фотографии» у меня получилось «фтграфи».
– Я сделала кучу фтграфи.
Некоторые начали перешептываться.
– И иногда, – продолжала я, взмахнув рукой, – когда я думаю, что фтграфирую одну вещь… оказывается, что я сфтграфировала другую, – я покосилась на диджея, он выглядел встревоженным. Может быть, я выражалась недостаточно доходчиво.
– Ну знаете, вот как фтграфия цветка. Я вот такая подхожу к цветку, чтобы его снять, и смотрю на него через этот… ну как его… объектив, – я закрыла правый глаз, как будто держала камеру. – И вот делаю снимок. И думаю: какую отличную фтграфию я сделала! Она должна хорошо получиться, – я посмотрела на Арлен Флеч и приветственно ей помахала, улыбнувшись. Она помахала в ответ. – Но если мне удается найти по-настоящему правильный ракурс… ну вы понимаете… другой угол. То я начинаю видеть то, чего не видела раньше. Например… ну, например, какой-нибудь листочек, на котором сидит солнечный зайчик, и от этого листочек светится…
