И снова Джайлз ни о чем понятия не имел. Он этих досье не видел и не прикасался к ним. Ищейки из референтуры показали ему подпись на листке получения. Он заявил, что подпись не его. А когда Джайлз что-либо отрицал, у вас не возникало желания с ним спорить. Как я и упомянул выше, он был человеком чистейшей прямоты.
К тому времени поиски велись уже нешуточные и инвентарные списки досье передавали слева направо и справа налево. Референтура доживала последние дни перед компьютеризацией и все еще была способна сама найти необходимое или удостовериться в его пропаже. В наши дни ее сотрудник лишь покачал бы озабоченно головой и вызвал специалиста из группы технической поддержки.
Референтура обнаружила, что тридцать две папки, расписанные Джайлзу, исчезли. Двадцать одна из них относилась к простой категории совершенно секретных, пять имели даже более высокую степень конфиденциальности, а еще шесть были помечены грифом «Особая», и это означало, как ни прискорбно, что никто из персон, чувствительных к еврейскому вопросу, не мог получить к ним доступа. Интерпретируйте как вам будет угодно, но от этого ограничения дурно попахивало, и лишь немногих из нас оно не смущало. Но ведь речь шла о Ближнем Востоке.
Об всей исключительной серьезности кризиса я впервые узнал от начальника отдела кадров. Случилось это в пятницу утром. Главный кадровик всегда предпочитал взять паузу на уикенд, прежде чем пускать в ход свой топор.
– Джайлз был совершенно здоров в последнее время, Нед? – спросил он меня интимным тоном, словно на правах старого друга.
– Абсолютно, – ответил я.
– Он ведь христианин, не так ли? То есть человек христианского склада. Набожный.
– Да, мне всегда так казалось.
– Я хочу сказать, что по-своему мы все такие же, но он принадлежит к числу истовых христиан, как тебе представляется, Нед? Что думаешь об этом?
– Мы никогда с ним таких вопросов не обсуждали.
– А ты сам?
– Нет.
– К примеру, тебе не кажется, что он мог симпатизировать кому-то… Скажем так: кому-то из членов секты британских друзей Израиля или какой-то другой? Есть вероятность? Имей в виду, мы ничего не имеем против них. Каждый человек должен руководствоваться своими убеждениями, не устаю повторять я.
– Джайлз по-настоящему преданный христианин, но вполне умеренный, как я считаю. Он в своей приходской церкви принадлежит к числу почетных членов паствы из мирян. Но в лучшем случае выступает с речью перед Великим постом, и этим все исчерпывается.
– О том же говорится и здесь, – жалобно сказал кадровик, постучав пальцем по закрытой папке. – Это в точности совпадает с его портретом, Нед. Что же происходит? Моя работа не всегда так легка, как может показаться со стороны, понимаешь ли. А порой она весьма неприятна.
– Почему бы вам не поговорить с ним самим?
– Да-да, я знаю, что это моя обязанность. Только если ты не побеседуешь с ним вместо меня. Ты же можешь пригласить его куда-нибудь пообедать. За мой счет, разумеется. Прощупаешь его основательно. Потом расскажешь о своих впечатлениях.
– Нет, – сразу отказался я.
Его тон старого товарища уступил место гораздо более жесткому:
– Я не ожидал от тебя такого ответа. Порой ты меня крайне беспокоишь, Нед. Ты путаешься с женщинами напропалую и слишком упрям, что не идет тебе на благо. Видимо, голландская кровь влияет на твой характер. В таком случае хотя бы держи рот на замке. И это приказ.
Кончилось тем, что Джайлз сам пригласил меня с ним пообедать. Вероятно, главный кадровик разыграл свою партию по обе стороны доски, поведав Джайлзу ту же историю, но в ином порядке. Так или иначе, но в половине первого Джайлз внезапно вскочил на ноги и сказал:
– Пошло все к дьяволу, Нед. Сегодня пятница. Пойдемте, я угощу вас обедом. Сто лет не обедал в ресторанах.
Мы отправились в «Тревеллерз», заняли столик у окна и очень быстро разделались с бутылкой сансера. Потом Джайлз без особого повода пустился в рассказ о своей недавней поездке в Нью-Йорк для поддержания контактов с ФБР. Поначалу он говорил вполне нормально, но затем его голос сделался монотонным, а взгляд устремился на что-то видимое ему одному. Я посчитал это следствием выпитого вина. А ведь Джайлз не походил на пьяницу и не поглощал спиртное в больших количествах. Но в его словах, по мере того как он продолжал, слышались сила убежденности и почти визуальная образность выражений.
– Если разобраться, странный народ – американцы, Нед, а потому с ними приходится держать ухо востро. Сразу и не понимаешь, что они за тобой следят. В отеле, например. В отеле всегда удается обнаружить следы. Слишком много улыбок, пока ты заселяешься. Чрезмерный интерес к твоему багажу. Там наблюдают за тобой. В этом треклятом высотном парнике. Бассейн на самом верхнем этаже. Оттуда смотришь сверху вниз даже на вертолеты, пролетающие вдоль реки. «Добро пожаловать, мистер Ламберт. Хорошего вам дня, сэр». Я летал туда под фамилией Ламберт. Всегда использую ее в Штатах. Меня поселили на четырнадцатом этаже. Я по натуре человек методичный. Таким уж уродился. Использую колодки для обуви и все прочее. Ничего не могу с собой поделать. Отец был таким же. Ботинки здесь, рубашки там. Носки в отведенном месте. Костюмы развешаны в определенном порядке. Мы никогда не носим легких костюмов. Я имею в виду англичан. Верно? Ты думаешь, твой костюм легкий. Ты выбираешь себе такой. Твой портной утверждает, что он легкий. «Самый легкий в нашем ассортименте, сэр. Мы не шьем ничего легче». Уж, казалось бы, они могли бы чему-то научиться, учитывая, сколько заказов получают от американцев. Но нет. За ваше здоровье!
Он выпил, и я выпил вместе с ним. Потом налил ему минеральной воды. Он заметно вспотел.
– На следующий день я возвращаюсь в отель. Встречи проходили одна за другой. Мы изо всех сил старались понравиться друг другу. И они мне действительно нравятся. В общем-то, хорошие парни. Просто… Немного другие. Иной подход к работе. Носят пистолеты. Ждут немедленных результатов. Хотя никаких быстрых результатов быть не может, не правда ли? Нам всем прекрасно известно. Чем больше фанатиков ты убиваешь, тем больше их появляется. Вы это понимаете, а они – нет. Мой отец тоже был арабистом, хочу напомнить.
Я сказал, что не слышал об этом. Попросил:
– Расскажите о нем.
Мне хотелось отвлечь его внимание. Казалось гораздо разумнее заставить его говорить о своем отце, нежели выслушивать жалобы на отель.
– И вот я вхожу в фойе. Мне вручают ключ. «Эй, минуточку! – говорю я. – Это ключ не от номера на четырнадцатом этаже. Он от комнаты на двадцать первом. Вы ошиблись». Я, естественно, улыбаюсь. Любой может допустить ошибку. Но теперь я имею дело с женщиной. Очень сильной дамой, судя по всему. «Никакой ошибки, мистер Ламберт. Вы живете на двадцать первом этаже. Номер двадцать один ноль девять». «Нет, – отвечаю я, – мой номер четырнадцать ноль девять. Посмотрите сюда». И принимаюсь искать карточку гостя, полученную при заезде. Она смотрит, как я буквально выворачиваю карманы, но не могу ничего найти. «Послушайте, – говорю я. – Вам лучше будет поверить мне. У меня отличная память. Мой номер – четырнадцать ноль девять». Тогда она достает книгу регистрации постояльцев и показывает мне. Ламберт, двадцать один ноль девять. Я иду к лифту, открываю комнату, и все мои вещи там. Туфли здесь. Рубашки там. Носки в положенном месте. И костюмы висят в должном порядке. Все в точности так, как я устроил в другом номере. На четырнадцатом этаже. А знаете, что они сделали?
