– Просто восхитительно!
– Лео мог бы стать очень образованным человеком, обладай он вашими преимуществами.
Тернер посмотрел на него ничего не выражающим взглядом:
– А кто, черт побери, может утверждать, что у меня были какие-то преимущества?
Он выдвинул очередной ящик, наполненный мелочами, необходимыми для личного пользования любого конторского служащего: степлер, карандаши, круглые резинки, иностранные монеты и использованные железнодорожные билеты.
– Как часто репетировал хор, Гонт? Раз в неделю, я полагаю. У вас происходила славная спевка, вы сообща молились, а потом, идя домой, по дороге выпивали где-нибудь пивка, и тогда он многое успевал вам рассказать о себе. И были еще наверняка совместные выезды на природу. Автобусные экскурсии, вероятно. Нам же с вами это нравится – и мне, и вам. Нечто корпоративное, но в то же время не лишенное известной духовности. Экскурсии, различные клубы и общества, хоры. И Лео присутствовал повсюду, верно? Всех знал, слушал самые незначительные разговоры, когда люди делают мелкие признания, держал их под ручку. Если я правильно понял, он был большим охотником до невинных развлечений.
На всем протяжении своего монолога Тернер составлял в черном блокноте список предметов: походный набор для шитья, пакетик с граммофонными иглами, таблетки разных цветов и размеров. Помимо воли заинтригованный, Гонт переместился поближе.
– Да, вы все правильно подметили, – сказал он. – Но было и другое. На верхнем этаже живу я один – там есть квартира. Она предназначалась для Макмуллена, но только он не смог ее занять. С таким-то количеством детишек! Нельзя же было им позволить носиться там и топать ногами, правда же? Мы сначала репетировали в актовом зале по пятницам. Это по другую сторону вестибюля от кассы, где выдают жалованье. А потом он поднимался ко мне на чашку чая или типа того. Ну, как я потом часто пил чай здесь, в его кабинете. Мне это казалось хорошим способом отблагодарить его за все, что он для нас делал, за покупки и все такое. Хотя бы попить с ним чаю. Он любил чай. – Гонт говорил просто и безыскусно. – И еще любил огонь в очаге. А у меня всегда возникало ощущение, что ему нравился семейный образ жизни, хотя семьи-то у него и не было.
– Он вам сам говорил об этом? Сказал, что у него нет семьи?
– Нет.
– Так откуда вам знать?
– Все выглядело слишком очевидно, даже затрагивать эту тему не надо было. И образования он тоже не получил. Сам выбился из низов, как говорят о таких, как он.
Тернер нашел пузырек с продолговатыми желтыми пилюлями и стал вытряхивать их себе на ладонь, а потом осторожно принюхался.
– И это продолжалось годами. Милое общение после репетиций. Так?
– О нет. Он прежде едва ли обращал на меня внимание, а я не хотел навязываться, поскольку он считался у нас почти дипломатом. Перемена произошла несколько месяцев назад. Я вдруг заинтересовал его. Как и клуб.
– Клуб?
– Да, клуб иностранных автолюбителей в Германии.
– Давно ли это случилось? Когда он сошелся с вами?
– После Нового года, – сказал Гонт, теперь заметно удивленный сам. – Да. Я бы сказал, с января. Именно в январе его отношение ко мне изменилось.
– В январе этого года?
– Да, – кивнул Гонт, словно впервые начав осмысливать этот факт. – Ближе к концу января. С тех пор как начал работать у Артура. Надо сказать, Артур оказал на Лео большое влияние. Заставил его стать более вдумчивым и наблюдательным, понимаете? Привил склонность к размышлениям. Заметное изменение к лучшему, я бы сказал. И моя жена тоже так считает.
– Держу пари, так и есть. Какие еще перемены вы в нем заметили?
– Пожалуй, это было самым главным. Больше вдумчивости, рассудительности.
– И все это только начиная с января. Бах! Приходит Новый год, а Лео Хартинг становится более склонным к медитации и размышлениям.
– Нет. Скорее, это происходило постепенно. Будто он долго болел. Мы не уставали удивляться. Я так и сказал жене… – Гонт понизил голос, словно в почтении к собственной мысли. – Сказал: «Не удивлюсь, если это доктор поработал над ним».
Тернер снова приглядывался к карте на стене. Сначала прямо, а потом сделал шаг в сторону, чтобы видеть ее под углом, замечая отверстия, оставленные булавками, отмечавшими бывшие места дислокации выведенных воинских частей. В старом книжном шкафу на нижней полке лежала кипа сводок опросов общественного мнения, вырезок из газет и журналов. Встав на колени, он принялся просматривать их.
– О чем еще он с вами беседовал?
– Ни о чем серьезном.
– Только о политике?
– Лично мне нравятся разговоры на серьезные темы, – сказал Гонт. – Но с ним мне как-то и в голову не приходило затрагивать их, верь, я никогда не знал, куда нас это заведет.
– Он мог разозлиться, прийти в раздражение, так, что ли?
Вырезки по большей части имели отношение к Движению. Опросы показывали рост популярности Карфельда.
– Напротив, он отличался излишней чувствительностью. Какой-то даже почти женской сентиментальностью. Его можно было очень легко расстроить одним неосторожным словом. Очень уязвимый, но совершенно спокойный. Вот почему я никак не мог взять в толк ту историю в Кёльне, понимаете? Даже сказал жене: «Конечно, ни в чем нельзя быть полностью уверенным, но если драку затеял Лео, значит, сам дьявол вселился в него». Но ведь он успел столько всякого повидать на своем веку, верно?
Тернеру попалась на глаза фотография бунтующих в Берлине студентов. Двое парней держали пожилого мужчину за руки, а третий хлестал его по щекам тыльной стороной ладони. Пальцы у него при этом торчали вверх, и свет обрисовывал костяшки скульптурно четко. Снимок был обведен рамкой красной шариковой ручкой.
– Я хочу сказать, что никогда не знаешь, где рискуешь задеть личные чувства человека или, того хуже, – продолжал Гонт, – где попадешь в самое больное место. Я порой думал и как-то сказал жене, которой не всегда бывало уютно в его обществе: «Знаешь, не хотел бы я видеть те сны, которые видит он».
Тернер поднялся.
– О каких снах вы толкуете?
– Об обычных снах. О воспоминаниях, возвращавшихся к нему по ночам, как я предполагал. Говорят, он вдоволь насмотрелся в свое время всяких зверств и жестокостей.
– Кто говорит?
– Любители сплетен и слухов. Например, Маркус – один из наших водителей, который, правда, больше тут не работает. Он служил с Лео в Гамбурге году примерно в сорок шестом. Просто ужас какой-то.
Тернер открыл старый номер журнала «Штерн», тоже лежавший в книжном шкафу. На целом развороте была помещена подборка снимков беспорядков в Бремене. Было там и фото Карфельда, выступавшего с высокой деревянной трибуны: его молодые слушатели просто заходились в экстазе.
