Она закрыла глаза.
– Он выглядел таким маленьким, – внезапно громко произнесла она. – Его очень легко было бы обидеть. А я уже обвиняла его в просмотре своих писем. Я полюбила его… Клянусь, я никого не любила прежде… – Постепенно ее рыдания унялись.
– Значит, вы отдали ему ключи? Всю связку? Ключ от референтуры, от комнаты-сейфа…
– Ключи от всех столов и металлических коробок для хранения документов. От парадной и задней дверей посольства. Как и ключ, с помощью которого отключалась сигнализация в канцелярии и в референтуре.
– А ключ от лифта?
– Лифт в то время еще вообще не закрывался. Даже решетки не было. Ее установили только в следующие выходные.
– Как долго связка находилась у него в руках?
– Пять минут. Или даже меньше. Это же очень мало, верно? – Теперь она ухватила его за руку, заглядывая в глаза. – Скажите мне, что очень мало.
– Чтобы сделать слепок? Он мог успеть снять пятьдесят слепков, если хорошо знал, что именно ему требуется.
– Но ему понадобился бы воск, пластилин или что-то подобное. Я спрашивала. Читала специальную литературу.
– У него все было заготовлено в кабинете, – почти равнодушно заметил Тернер. – Он же базировался на первом этаже. Но не стоит пока так переживать, – добавил он уже мягче. – Он мог действительно всего лишь впустить в здание хор. Не позволяйте воображению заводить вас слишком далеко.
Дженни теперь совсем не плакала. И голос стал более ровным. Она произнесла с оттенком обреченности, решительно делая признание:
– В тот вечер хор не собирался на репетицию. Они репетируют по пятницам. А дело было в четверг.
– Вы это выясняли, верно? Поинтересовались у охранника канцелярии?
– Я сама знала об этом! Знала, отдавая ключи! Пыталась себе внушить, будто мне ничего не известно, однако напрасно. Но мне пришлось довериться ему! Это был акт самопожертвования. Неужели вы не видите очевидного? Символ самопожертвования, который равнозначен символу любви. Но разве мужчина способен понять такое?
– А после принесенной ради него жертвы, – сказал Тернер, поднимаясь с коленей, – вы ему оказались больше не нужны.
– Но разве не все мужчины поступают так же?
– Он позвонил вам в субботу?
– Вы же догадались, что не позвонил. – Она снова уткнулась лицом в сгиб локтя.
Тернер закрыл блокнот.
– Вы меня слушаете?
– Да.
– Он никогда не упоминал при вас имени другой женщины? Некой Маргарет Эйкман? Он был с ней помолвлен. И она тоже знала Гарри Прашко.
– Нет.
– Не говорил о каких-либо других женщинах?
– Нет.
– Разговаривал с вами о политике?
– Нет.
– Давал ли он вам когда-нибудь основания считать, что в значительной степени придерживался левых взглядов?
– Нет.
– Вы замечали его в компании подозрительного вида типов?
– Нет.
– Он заводил речь о своем детстве? О своем дяде? О дяде, который жил в Хампстеде? О воспитавшем его коммунисте?
– Нет.
– О дяде Отто?
– Нет.
– О Прашко он упоминал? Упоминал или нет? Прашко. Вы слушаете меня?
– Он как-то сказал, что Прашко был в его жизни единственным другом. – Дженни снова прервалась, и ему пришлось ждать.
– Он говорил о политических взглядах Прашко?
– Нет.
– Они с Прашко и сейчас оставались друзьями?
Она помотала головой.
– В прошлый четверг Хартинг с кем-то обедал. За день до исчезновения. В «Матернусе». Это были вы?
– Но я же вам уже все сказала! Клянусь, это правда!
– Это были вы?
– Нет!
– Но он пометил встречу в своем ежедневнике как обед с вами. Он написал большую букву «П». Таким же образом он обозначал вас в других случаях.
– Это была не я!
– Тогда Прашко, верно?
– Откуда мне знать?
– Потому что вы вступили с ним в любовную связь, вот откуда! Вы сообщили мне только половину фактов, а об остальных умолчали! Вы спали с ним до самого дня его бегства!
– Это неправда!
– Почему Брэдфилд защищал его? Он ненавидел таких, как Лео. Почему же столь внимательно присматривал за его благополучием? Дал ему работу у себя? Платил ему жалованье?
– Пожалуйста, уходите, – сказала она. – Уходите и никогда сюда не возвращайтесь.
– Почему вы меня прогоняете?
Дженни резко выпрямилась в кресле.
– Убирайтесь! – повторила она.
– Вы ужинали с ним в пятницу. В тот вечер, когда он пропал. Вы с ним спали, но не хотите признаться в этом!
– Нет!
– Он расспросил вас о зеленой папке. А потом заставил добыть для него коробку с ней.
– Нет, он не делал ничего подобного! Ничего подобного! Убирайтесь!
– Мне нужно такси.
Он ждал, пока она звонила.
– Sofort, – сказала она, – sofort
[12] приезжайте и заберите отсюда пассажира.
Он уже стоял в дверях.
– Что вы с ним сделаете, когда найдете его? – спросила она упавшим голосом, сменившим горячо эмоциональный тон.
– Это уже не мое дело.
– И вам все равно?
– Мы никогда его не найдем. Так какая разница?
– Тогда зачем вообще его искать?
– А почему бы и нет? Каждый из нас проводит жизнь по-своему, но в чем-то мы все схожи. Ищем людей, которых никогда не найдем.
Тернер медленно спустился по лестнице в парадное. Из соседней квартиры доносился веселый шум вечеринки. Группа арабов – все очень пьяные – протиснулась между ними, на ходу снимая пальто и что-то крича. Он ждал на ступенях перед входом. На противоположном берегу реки узкая полоска света окон столь любимого Чемберленом Петерсберга висела в темноте, как ожерелье. Прямо перед ними стоял новый многоквартирный жилой дом. Создавалось впечатление, будто его строили сверху: начали с установки крана и крыши, продвигаясь вниз. Чуть дальше проспект пересекал железнодорожный мост. И когда по нему загремели колеса экспресса, Тернер даже смог разглядеть посетителей вагона-ресторана, жевавших свой ужин.
– В посольство, – сказал он. – В британское посольство.
– Englische Botschaft?
– Не в английское, а в британское. И я очень тороплюсь.
