Кабинет Тернер оставил напоследок. Это была неопрятная комната, заставленная картонными коробками с виски и консервированной едой. Рядом с плотно занавешенным окном стояла гладильная доска. На старом столе для игры в карты лежали в нехарактерном для хозяина беспорядке кипы каталогов, рекламных буклетов и прейскурантов на товары по выписке по сниженным для дипломатов ценам. В небольшой тетрадке содержался список вещей, которые, по всей видимости, Хартинг должен был приобрести по заказам своих клиентов. Тернер бегло просмотрел тетрадь, а потом сунул в карман. Жестянки с голландскими сигарами лежали в деревянном ящике – их Лео закупил в огромном количестве.
Застекленный книжный шкаф оказался заперт. Тернер наклонился, чтобы просмотреть названия книг, затем выпрямился, снова вслушиваясь. Из кухни он принес отвертку и одним сильным движением оторвал деревянную планку, после чего медный замок с неожиданной легкостью поддался, и створки шкафа распахнулись. Первые попавшиеся несколько томов были немецкими довоенными изданиями в толстых и крепких переплетах с множеством позолоты на обложках. Названия он не мог перевести точно, но смысл некоторых угадывался. «Leipziger Kommentar zum Strafgesetzbuch»
[20] Штундингера, «Verwaltungsrecht»
[21] и что-то еще по вопросам об ограничении сроков давности преступлений. Причем на каждой книжке было написано имя Лео Хартинга, как название бренда на вешалках для пальто из фирменных магазинов, а в одной книге ему попалась надпись, сделанная поверх напечатанного медведя – герба Берлина – остроугольными немецкими буквами, характерно утонченными на изгибах и очень плотными на прямых линиях: «Für meinen geliebten Sohn Leo»
[22]. На нижней полке расположилась смесь из разнородной литературы: «Кодекс поведения британского офицера в Германии», немецкий справочник в мягкой обложке с объяснением символики сигнальных флажков на Рейне, англо-немецкий разговорник с подробными комментариями, опубликованный в Берлине тоже еще до войны, очень потрепанный. Добравшись до самой задней стенки, Тернер вынул из шкафа кипу тонких, переплетенных клеенкой бюллетеней Контрольной комиссии по Германии с сорок девятого по пятьдесят первый год. Когда он открыл первый из них, раздался треск ссохшегося клея, и в ноздри ударила струйка пыли. «Подразделение полевых расследований № 18, Ганновер» значилось на первой странице, причем каждое слово заглавия было выведено тем же хорошо поставленным почерком церковного писца с жирными прямыми линиями и утонченными изгибами с помощью черных зернистых чернил, доступных только для государственных ведомств. Впрочем, первое название было зачеркнуто и вместо него добавлено другое: «Подразделение по запросам общего характера № 6, Бремен». Еще ниже (поскольку Бремен тоже перечеркнули) Тернер прочитал: «Собственность генерального управления судебной адвокатуры, Менхенгладбах». А совсем внизу было добавлено еще: «Комиссия по амнистии, Ганновер. Только для служебного пользования». Выбрав страницу наугад, Тернер с неожиданным интересом стал читать ретроспективный анализ операции по доставке грузов в изолированный от остальной Западной Германии западный сектор Берлина с помощью авиации. Соль следовало размещать только под крыльями самолета и ни в коем случае не перевозить внутри фюзеляжа. Транспортировка бензина представляла особую опасность при взлете и при посадке. Выяснилось, что предпочтительнее в интересах повышения морального духа населения (пусть это не оправдывалось экономически) доставлять в Берлин уголь для пекарен и кукурузную муку, нежели хлеб готовой выпечки. Доставка не свежего, а сушеного картофеля помогала снизить ежедневную потребность жителей города в этом продукте с девятисот до семисот двадцати тонн. Как завороженный, он медленно листал пожелтевшие страницы, задерживаясь взглядом на фразах, уже почему-то ему знакомых. «Первое заседание союзнической Высокой комиссии состоялось 21 сентября в Петерсберге близ Бонна…» Германское туристическое бюро планировалось открыть в Нью-Йорке… Проведение ежегодных фестивалей в Байройте и Обераммергау следовало возобновить в самые короткие сроки, насколько позволяло время… Он просмотрел список вопросов, которые рассматривала Высокая комиссия в ходе своих совещаний: «Способы расширения возможностей и зон ответственности Федеративной Республики Германии в области международной политики и торговли подверглись обсуждению… Более обширные возможности для внешнеэкономической деятельности Федеративной Республики Германии, чем обозначенные в период оккупации, были определены… Прямое участие ФРГ в еще двух международных организациях получило одобрение…»
Следующий бюллетень сам открылся на странице, посвященной освобождению немецких военнопленных, разделенных при задержании на определенные категории. И Тернер ощутил жадное желание читать.
Три миллиона немцев в настоящее время находятся в плену, писал автор. Причем военнопленные зачастую размещены в лучших условиях, чем те, кто остался на свободе. Союзники сталкиваются с проблемой отделения зерен от плевел. Программа «Угольщик» предусматривает отправку пленных на работу в шахтах. Программа «Ячменное зерно» – использование их труда на сельскохозяйственных работах. Один абзац был ярко выделен и подчеркнут синей шариковой ручкой: «Таким образом, 31 мая 1948 года был принят акт милосердия, и амнистия с последующим освобождением от наказания, предписанного ранее Указом 69, дарована тем бывшим офицерам СС, которые не попали в категорию подлежащих незамедлительному аресту, за исключением лиц, активно проявивших себя как охранники в концентрационных лагерях». Слова «акт милосердия» подчеркнули особо, и сделано это было явно совсем недавно, судя по состоянию чернил.
Изучив все бюллетени, Тернер стал брать их по одному и с ожесточением отрывать обложки, словно обрывал крылья у хищной птицы. Потом перетряхнул, пытаясь обнаружить нечто спрятанное между страницами, поднялся и направился к двери.
Клацанье металла возобновилось и стало громче, чем прежде. Он замер, склонив голову, а его бесцветные глаза напрасно пытались хоть что-то разглядеть во мраке, но он услышал негромкий свист, протяжный и монотонный, призывный, успокаивающий и до странности жалобный. Ветер поднялся. Наверняка свистел ветер. До него снова донесся стук ставни по штукатурке стены. Но ведь он закрыл все ставни, разве нет? И все же это был ветер. Рассветный ветер, подувший со стороны речной долины. Просто очень сильный, от которого звучно заскрипели деревянные ступени лестницы. Причем скрипы и трески в доме стали напоминать скрип корабельных канатов, когда надуваются паруса. И стекло, обычное стекло в столовой, зазвенело до абсурда громко, гораздо громче, чем раньше.
– Поторопись, – прошептал Тернер, разговаривая сам с собой.
Он стал выдвигать ящики письменного стола. К счастью, они не запирались. Некоторые были совершенно пусты. В других он нашел электрические лампочки, обрывки проводов, набор для шитья, носки, запасную пару запонок и не оформленную в рамку гравюру с изображением галеона, летевшего по волнам на всех парусах. Он перевернул картинку и прочитал: «Милому Лео от Маргарет, Ганновер, 1949 год. С чувством глубокой привязанности». Почерк явно принадлежал жительнице континентальной Европы. Кое-как сложив гравюру, он тоже сунул ее в карман. А под ней лежала коробочка. Квадратной формы, твердая на ощупь и завернутая в черный шелковый носовой платок, оформленный в виде свертка с помощью булавок. Вытащив их, он развернул платок и осторожно достал жестянку из матового серебристого металла. Прежде коробочка была покрашена, поскольку ее тусклая поверхность сильно потерлась, а местами краску попросту отскребли каким-то острым инструментом. Открыв крышку, он заглянул внутрь, а потом бережно, даже почтительно, все выложил из нее на платок. Перед ним лежали пять пуговиц, каждая примерно диаметром в дюйм. Деревянные пуговицы, сделанные вручную и даже украшенные каким-то узором, грубым, но выполненным с чрезвычайной тщательностью. Мастеру явно не хватало инструментов, а не умения. В каждой пуговице проделано по два отверстия, способных пропустить очень толстую нитку. Под коробкой лежал учебник на немецком языке, собственность библиотеки в Бонне, проштампованный и подписанный библиотекарем. Тернер не разобрал названия, но ему показалось, что это был научный трактат о применении отравляющих газов в военных целях. В последний раз его брали из библиотеки в феврале прошлого года. Некоторые абзацы были отмечены, а на полях мелким почерком сделаны записи: «Токсическое воздействие наступает немедленно… Симптомы могут несколько замедлиться в холодную погоду». Направив свет лампы на книгу, Тернер сел за стол, обхватив голову руками, и стал изучать трактат с величайшим вниманием, а потому только интуиция заставила его в какой-то момент резко обернуться и увидеть в дверном проеме высокую фигуру.
