– Пусть так.
– И вы нездоровы. Но хорошо. Отправляйтесь и посмотрите на свою еще нецивилизованную, неприрученную половину. Если действительно найдете досье, мы будем рассчитывать, что вы вернете их, даже не попытавшись открыть и прочитать.
И совершенно неожиданно это прозвучало как приказ.
Глава 14. Встречи по четвергам
Погода на плато была словно похищена у другого времени года и из другого места. Явно мартовский ветер с моря завывал в переплетении сетки проволочного забора, пригибал к земле жесткие стебли травы и врезался в расположенный за футбольным полем лес. И если бы еще какая-нибудь свихнувшаяся тетушка додумалась посадить здесь в песчаную почву чилийскую араукарию, подумал Тернер, то он с легкостью добрался бы по тропе и вышел на дорогу, чтобы сесть на троллейбус до самой Борнмут-сквер. Ноябрьский морозец сковал листву папоротника инеем, потому что холод умело прятался от ветра и обжигал лодыжки, как будто они были погружены в арктическую воду. Мороз укрывался в каменной расщелине с северной стороны, где только страх мог бы заставить руки взяться за любую работу, а жизнь казалась особенно драгоценной, поскольку ты отвоевал ее у природы. Последние лучи оксфордского солнца отважно погибали посреди пустого игрового поля, а небо напоминало вечерний осенний свод в Йоркшире – почерневший, вздыбленный тучами и окаймленный тьмой. Деревья своими изгибами живо возрождали память о детстве, искривленные мощью ветра, и о юности Микки Краббе с головой в раковине умывальника. Как только порывы чуть ослабевали, стволы даже не выпрямлялись, ожидая новой атаки.
Порезы на лице жестоко горели, а светлые глаза светились болью от давней бессонницы. Он ждал, глядя вдоль склона холма. Далеко внизу справа протекала река, и то был редкий момент, когда ветер заставил ее затихнуть, а баржи понапрасну растрачивали свои гудки. К нему медленно поднималась машина, черный «мерседес», кёльнские номерные знаки, женщина за рулем, но она даже не притормозила, миновав его. По другую сторону проволочного заграждения стоял новый домик с закрытыми ставнями и замком на двери. На крышу сел грач, и ветер безжалостно трепал перья птицы. «Рено», французская дипломатическая регистрация, снова женщина-водитель и мужчина в роли пассажира. Тернер занес номер в свой блокнот. Его почерк стал скованным и детским. Буквы получались совершенно неестественных очертаний. Вероятно, он все же успел нанести ответный удар, поскольку на пальцах правой руки остались заметные ссадины, как будто он угодил кому-то кулаком в рот и попал в передние зубы. Почерк Хартинга отличался аккуратностью и ровной округлостью, а Тернер выводил крупные угловатые знаки, выдававшие характер, склонный к коллизиям.
«Вы оба люди движения, ты и Лео, – сказал ему прошлым вечером де Лиль. – Бонн есть нечто неподвижное, но вы стремитесь перемещаться… Вы вроде бы боретесь друг против друга, но на самом деле вдвоем сражаетесь против нас… Противоположностью любви является не ненависть, а равнодушие, апатия… Вы должны смириться с апатией».
«Оставьте меня, бога ради», – недовольным тоном отозвался Тернер.
«Да вот и ваша остановка, – сказал де Лиль, открывая дверь машины. – И если не вернетесь к завтрашнему утру, я оповещу береговую службу спасателей».
В Бад-Годесберге Тернер купил разводной гаечный ключ с тяжеленной головкой, и теперь он свинцовым грузом оттягивал карман брюк. Микроавтобус «фольксваген», темно-серый. Буквы на номере «Эс-Ю». Полный детишек, он остановился у хижины, служившей раздевалкой. Шум обрушился на него внезапно, криками птиц, стаей прилетевших с ветром: гвалт, смех, жалобы. Кто-то дунул в свисток. Солнце подсвечивало их почти от линии горизонта, как луч фонарика вдоль коридора. Затем всех поглотила хижина.
«Я еще не встречал человека, – в отчаянии выкрикнул де Лиль, – который так наслаждался бы собственными недостатками!»
Он поспешно подался назад за ствол ближайшего дерева. «Опель-рекорд», двое мужчин, боннские номера. Гаечный ключ натирал ему бедро, пока он делал запись. Мужчины были в плащах и шляпах, с профессионально ничего не выражавшими лицами. Боковые стекла машины затонированы. Автомобиль двигался, но в темпе пешехода. Он видел их плоские лица, повернутые к нему, как две луны среди искусственно созданной ночи. «Ваши зубы? – мелькнула мысль у Тернера. – Не одному ли из вас я вышиб пару резцов? На вид вас не отличить друг от друга, но, кажется, вы приехали на футбол». До самого верха холма они добрались, ни разу не превысив десяти миль в час. Проехал еще микроавтобус, за ним два грузовика. Где-то стали отбивать время часы, или то был школьный колокольчик? Созыв на молитву Богородице или к вечерне? Или овца, отставшая в долине от стада? Или сигнал с парома на реке? Он больше никогда не услышит такого же звука, но, как любил повторять мистер Крэйл, нет истины, которую невозможно установить с полной достоверностью. О нет, сын мой, но грехи других людей – это жертвы Богу. Твои жертвы. Грач вспорхнул с крыши. Солнце полностью закатилось. Зато появился маленький «ситроен». Две лошадиные силы, грязный, как туман, с помятым крылом, с единственным неразборчивым номером, с одним водителем, невидимым в тени, с единственной фарой, то вспыхивающей, то гаснущей, с единственным гудком клаксона, чтобы привлечь к себе внимание. «Опель» между тем куда-то пропал. Торопитесь, луноликие, или вы пропустите Его приезд. Колеса дернулись, как вывихнутые конечности, когда крохотная машинка свернула с дороги и, покачиваясь, поползла прямо к нему по замерзшим и покрытым землей корням деревьев, пересекавшим тропу, задняя часть залихватски сотрясалась на единой оси. Он услышал громкую танцевальную музыку, когда дверь открылась. Во рту пересохло от принятых таблеток, и порезы на лице ощущались как налипшие на него веточки. Настанет день свободы в мире, подсказывало ему лихорадочно работавшее сознание, когда облака столкнутся и громыхнет взрыв, а на землю посыплются ошеломленные ангелы Господни, чтобы все увидели их. Он молча отпустил рукоятку гаечного ключа, дав ему опуститься на дно кармана.
Она стояла не более чем в десяти ярдах от него, повернувшись спиной, не обращая никакого внимания на ветер, как и на детишек, высыпавших из раздевалки на поле.
Она пристально смотрела на склон холма. Мотор ее машины все еще работал, сотрясая малолитражку и явно причиняя ей внутреннюю боль. Стеклоочиститель бесцельно скреб по замызганному лобовому стеклу. Почти за час она едва ли вообще пошевелилась.
Целый час она ждала с истинно восточным терпением, и ее не интересовало ничто, кроме того, кого она по-прежнему не видела. Женщина стояла, уподобившись статуе и зримо делаясь все выше, по мере того как темнота сгущалась вокруг.
Ветер развевал полы ее плаща. Лишь однажды рука поднялась, чтобы поправить выбившуюся прядь волос. И лишь однажды она сама дошла до конца тропы, чтобы взглянуть на долину реки в направлении Кёнигсвинтера. А потом медленно вернулась, погруженная в свои мысли, а Тернер припал на колени позади деревьев, молясь, чтобы тени от стволов прикрыли его.
Ее терпение лопнуло. Она с шумом снова уселась за руль машины, прикурила сигарету и с силой нажала на клаксон ладонью. Дети забыли о своей игре, потешаясь над жалким хриплым стоном, который издало сигнальное устройство, подключенное к маломощному аккумулятору. Потом вновь воцарилась тишина.
