– Разве я смеялся?
– Он знал, как получать крупные скидки: до двадцати пяти процентов, заверял он. Сравнивал цены, досконально разбирался в моделях.
– И при этом разглядывал ваши волосы.
Но она оборвала его:
– Знайте свое место. – Это было сказано жестко. – Вам до него слишком далеко. Невозможно даже сравнивать.
Он нанес ей еще один удар, хлесткую пощечину, и она произнесла:
– Вы настоящая мразь. – И заметно побледнела даже в темноте, задрожав от ярости.
– Лучше продолжайте свою историю.
Через какое-то время она заговорила снова:
– И я сказала ему: да. Мне все успело осточертеть до смерти. Роули тогда похоронил себя где-то в углу в беседе с советником французского посольства. Остальные сражались у шведского стола за лучшие куски лакомств. «Да, – сказала я, – мне бы хотелось купить фен. Со скидкой двадцать пять процентов». Но у меня не оказалось с собой достаточно наличных. Принимал ли он чеки? С таким же успехом я могла бы сказать: «Да, я лягу с тобой в постель». И тогда я впервые увидела его улыбку. Он вообще-то улыбался крайне редко. Все его лицо словно осветилось изнутри. Я отправила его к столу с просьбой принести чего-нибудь и наблюдала за ним неотрывно, гадая, как у нас с ним все получится. У него была этакая осторожная походка… Здесь такую называют Eiertanz… Как в церкви, но немного тверже. Немцы столпились у блюда со спаржей, а он ловко поднырнул под них, а потом снова появился уже с двумя тарелками, полными деликатесов, с ножами и вилками, торчавшими из нагрудного кармана смокинга. И ухмылялся при этом очень самодовольно. У меня есть брат Эндрю, который играл за нападающего в регби, уклонявшегося от защитников соперника. У Лео получилось очень похоже. И с той минуты я уже не отвлекалась и ни о чем не беспокоилась. Какой-то тупой канадец стал зазывать меня на лекцию по сельскому хозяйству – так я его отшила очень грубо. По-моему, они едва ли не последние, кого все это еще интересует. Канадцы. Они очень похожи на англичан в Индии.
Уловив какой-то звук, она резко повернула голову и посмотрела назад на тропинку. Стволы деревьев чернели на фоне низкой линии горизонта. Ветер окончательно утих, но одежда стала влажной от ночной росы.
– Он не приедет. Вы же сами сказали. Лучше продолжайте, и побыстрее.
– Мы сели на ступень лестницы, и он снова начал говорить о себе. Мне не приходилось даже задавать ему вопросов. Речь его лилась сама собой… И это оказалось увлекательно. Он рассказывал о Германии в первые годы после войны. «В целости остались только реки». Я не могла понять, переводит он что-то из немецкой литературы, использует собственное воображение или просто повторяет чужие слова. – Она замолкла в нерешительности, но потом опять посмотрела в сторону тропы. – Как по ночам женщины осторожно разводили костры, а потом поспешно гасили их. А он научился спать в полом корпусе полуторатонной бомбы, подкладывая под голову огнетушитель вместо подушки. Даже изображал, как лежал с головой, повернутой набок, отчего затекала шея. Такие вот постельные игры. – Она порывисто поднялась на ноги. – Мне пора возвращаться к машине. Если он застанет ее пустой, то сразу сбежит. Пугливый, как котенок.
Тернер проследовал за ней до дороги, но плато теперь совершенно опустело, если не считать припаркованного у обочины «опеля» с выключенными габаритными огнями.
– Сидите в машине, – сказала она. – А на них не обращайте внимания.
Затем она словно впервые заметила следы побоев на его лице при свете лампочки в салоне и удивилась:
– Кто это вас так?
– Точно так же отделают Лео, если доберутся до него первыми.
Она снова откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Кто-то оборвал лоскут матерчатой крыши, и он свисал, как лохмотья на нищем. На полу валялся детский руль на пластмассовой трубке, и Тернер отбросил его в сторону ногой.
– Иногда я думала: «Ты же совершенно опустошена. Просто делаешь вид, что живешь». Но ведь женщина не осмелится думать так о своем возлюбленном. Он был умелым говоруном, актером, так мне теперь кажется. Он сам запутался в бесконечных словах: Германия и Англия, Кёнигсвинтер и Бонн, церковь и скидки, второй этаж и первый. Трудно ожидать, чтобы кто-то бился со всем этим и остался в живых. Порой он просто и откровенно прислуживал нам, – бесхитростно пояснила она. – Или даже мне одной. Как какой-то метрдотель. Когда он хотел, мы все становились его клиентами. Он не жил. Выживал. Он всегда только и делал, что выживал. До самого последнего дня. – Она прикурила очередную сигарету.
В машине было очень холодно. Она попыталась завести мотор, чтобы включить печку, но зажигание не сработало.
– После того первого вечера между нами все было как бы безмолвно решено. А тогда Роули разыскал меня, подошел, и мы покинули ресторан самыми последними. Он поссорился из-за чего-то с этим французом Лесером, но был очень доволен, потому что одержал в споре верх. Мы с Лео сидели на лестнице и пили кофе. Роули подошел и просто чмокнул меня в щеку… Что это было?
– Ничего.
– Я заметила огонек у склона холма.
– Велосипедист пересек шоссе. Его больше не видно.
– Он знает, как я ненавижу его поцелуи на людях, но понимает: я бессильна помешать ему. Наедине от него поцелуя не дождешься. Никогда. «Вставай, дорогая, нам нужно уезжать». Лео поднялся на ноги, как только заметил его приближение, но Роули словно и не заметил его. Муж подвел меня к Лесеру. «Вот перед кем тебе следует извиниться в первую очередь, – сказал он. – Из-за тебя она весь вечер одна просидела на лестнице». Мы вышли в холл, и Роули потянулся за своим плащом, но оказалось, что Лео уже держит его, чтобы помочь надеть. – Она улыбнулась, и в этой улыбке сквозила подлинная любовь, радость при воспоминании. – Меня он, казалось, теперь не видел вообще. Роули повернулся к нему спиной и сунул руки в рукава, а я заметила, как при этом напрягся Лео, как сжались его пальцы. Знаете, мне все это доставило огромное удовольствие. Мне хотелось, чтобы Роули повел себя именно так. – Она пожала плечами. – Я попалась на крючок. Хотела поймать мушку, вот и заглотила на наживку. На следующий день я поискала сведения о нем в красном дипломатическом справочнике. Но вы, надо полагать, уже успели узнать, что это за книга. Совершенно пустая. Тогда я позвонила Мэри Краббе и расспросила ее о нем. Просто так. Забавы ради. «Прошлым вечером я познакомилась с совершенно необычным маленьким мужчиной», – сказала я. Мэри чуть удар не хватил. «Милочка, учти, что он – чистейшая отрава. Лучше держись от него подальше. Он однажды затащил Микки в ночной клуб, и у него возникли потом крупные неприятности. К счастью, срок его контракта в декабре истекает и он отсюда уедет». Тогда я попыталась поговорить с Салли Аскью. Она может быть в таких случаях очень полезна. Я просто умирала от смеха. – И она действительно захохотала, а потом широко открыла рот, чтобы воспроизвести густой бас жены советника посольства по экономическим вопросам: «Полезный холостяк, если тебе не хватает гуннов». Таково уж положение. Нас в посольстве больше, чем их. Как и в городе. Целая армия дипломатов гоняется за кучкой немцев. Это же Бонн. Проблема в том, сказала Салли, что немцы снова становятся старомодны, как и наш Лео. А потому они с Обри неохотно, но поставили на нем крест. «Он из тех, кто подсознательно раздражает тебя, если ты меня понимаешь, дорогая». Я же была совершенно заинтригована. Даже возбуждена. Положив трубку, кинулась в гостиную и написала ему длиннющее письмо совершенно ни о чем.
