– Даже меньше, чем, вероятно, сам хотел рассказать. Он привык считать меня чуть ли не частью себя самого, и не видел необходимости ничем делиться. – Она снова пожала плечами. – А я была ему другом. Друзья не задают лишних вопросов, верно?
– Продолжайте.
– Роули сказал, что уезжает в Ганновер. То есть в пятницу вечером он туда отправлялся. А потому Лео решил устроить для меня ужин в Кёнигсвинтере. Особый ужин. Я спросила: «Мы будем что-то праздновать?» «Нет-нет, Хейзел, вовсе не праздновать». Просто теперь все становилось особенным, сказал он, и времени у нас осталось очень мало. Его контракт больше не продлят. Не будет еще года, начиная с декабря. Так почему бы нам теперь не устраивать себе хорошие ужины хотя бы иногда? И он смотрел на меня, пугая, избегая встречаться взглядом, а потом мы вернулись на тропу, причем он ушел от меня далеко вперед. Мы встретимся в «Ремагене», сказал он. И мы встретились. А потом вдруг неожиданно: «Послушай, Хейзел, какого дьявола задумал Роули? Зачем ему понадобилось в Ганновер? Всего за два дня до большого митинга?»
Хейзел могла даже имитировать выражение лица Лео – хмурое, чисто по-немецки мрачное выражение с преувеличенной искренностью во взоре, из-за чего она, разумеется, поддразнивала его, когда они оставались наедине.
– В самом деле, что там понадобилось Роули? – в свою очередь спросил Тернер.
– Как выяснилось, ничего. Он никуда не поехал, а Лео, наверное, узнал об этом, потому что отменил ужин.
– Когда?
– Он позвонил в пятницу утром.
– И что сказал? Повторите в точности его слова!
– Он сказал, что вечером ничего не получится. Причины не объяснил. Подлинной причины. Ему крайне жаль, но появилась работа, которую ему обязательно требовалось выполнить. Дело внезапно стало срочным. Он говорил официальным тоном: «Я весьма сожалею, Хейзел».
– И все?
– Я ответила: «Хорошо. – Она старалась избегать трагического тона. – Удачи тебе». И больше мы с ним не разговаривали. Он исчез, это беспокоило меня всерьез. Я звонила ему домой и днем и ночью. Вот почему вас пригласили на ужин. Мне казалось, вы можете что-то знать. Но вы ничего не знали. Это поняла даже такая дурочка, как я.
Светловолосая девушка поднималась из-за столика. На ней был удлиненный костюм из обработанной плотной замши, а потому ей пришлось потянуть полы пиджака и разгладить образовавшиеся складки на талии. Старушка хозяйка выписывала счет. Тернер подозвал ее, попросил еще воды, и она поспешно вышла, чтобы принести ее.
– Вы когда-нибудь видели этот ключ?
Неловкими движениями он вынул его из канцелярского конверта и положил перед ней на скатерть. Она взяла ключ и бережно положила на ладонь.
– Откуда он у вас?
– Из Кёнигсвинтера. Он лежал в кармане синего костюма.
– Того самого, который он надевал в четверг, – заметила она, рассматривая ключ.
– Его дали ему вы сами, не так ли? – спросил Тернер с нескрываемым отвращением. – Ключ от вашего дома?
– Вот как раз этого я ему не давала, – ответила она после паузы. – Пожалуй, единственное, что я бы отказалась дать ему.
– Продолжайте.
– Предполагаю, именно это ему понадобилось от Паргитер. Сучка Мэри Краббе нашептала мне об их романе.
Она посмотрела на лужайку, на затаившийся в тени между фонарными столбами «опель», а потом через реку, в сторону дома Лео.
– Он говорил, что в посольстве хранилось нечто, принадлежавшее ему. Какая-то вещь из давнего прошлого. «Они должны вернуть мне все, Хейзел». Но не рассказывал, что именно. Воспоминания, так он это называл. Речь шла о чем-то имевшем отношение к далекому прошлому, и я действительно могла дать ему ключ, чтобы он забрал свою вещь. Но я сказала: «Поговори с ними. Откройся Роули. Он все-таки неплохой человек и добрый». Нет, ответил он. Роули – последний на этой земле, к кому он мог бы обратиться. Причем вещь не была какой-то драгоценностью. Она лежала у них под замком, а они даже не подозревали о ее существовании. Вы хотите меня перебить, я вижу. Не надо. Просто слушайте. Я рассказываю вам гораздо больше, чем вы заслуживаете.
Она отхлебнула немного виски и продолжила:
– Приблизительно в третий раз… У нас дома. Он лежал в постели и непрерывно говорил об этом. «Ничего плохого, – объяснял он, – ничего связанного с политикой, но они должны мне это вернуть». Если бы ему разрешали выходить на ночные дежурства, то все было бы просто, но, учитывая временную должность, дежурить по ночам его не допускали. А ключ был только один. Его бы никогда не хватились. И вообще, никто не знал, сколько всего ключей в той связке. Единственный ключ, но столь необходимый ему. – Она помолчала. – Но при этом Роули всегда интересовал его. Ему нравилась, например, личная гардеробная моего мужа. Все эти мелочи – атрибуты истинного джентльмена. Ему было любопытно там все разглядывать. И, как догадываюсь, порой именно так он рассматривал и меня: как принадлежность Роули, как его жену. Как его запонки, его книжку стихов Эдварда Лира… Он хотел знать мельчайшие подробности. Кто начищал Роули ботинки, где он заказывал себе костюмы. И уже одеваясь тогда, он решил раскрыть карты. Словно вспомнил, о чем говорил всю ночь. «Эй, Хейзел, послушай меня! Ведь ты легко могла бы достать для меня нужный ключ. Когда Роули задерживался на работе по вечерам. Верно? Например, ты можешь приехать туда, сделав вид, будто забыла что-то в конференц-зале. Это же до ужаса просто! Ключ не похож на остальные, – продолжал он. – Его легко отличить в связке, Хейзел». Да, именно этот ключ, – сказала она, возвращая его на открытой ладони Тернеру. – Но я ответила: «Ты и сам достаточно ловок и умен, чтобы достать его».
– Это было еще до Рождества?
– Да.
– Боже, до чего я глуп! – прошептал Тернер. – Господи! До чего глуп!
– Почему вы так говорите? Что это было?
– Ничего. – В его глазах уже блеснули искры предвкушения успеха. – Просто на какое-то время я позволил себе забыть, что он – вор. Вот и все. Я-то думал, он скопировал ключ, а на самом деле он его украл. Разумеется, только так ему и следовало поступить!
– Никакой он не вор! Он настоящий мужчина. Он в десять раз лучше, чем вы.
– О да, конечно-конечно. У вас с ним была настоящая любовь, разумеется. Поверьте, я наслушался немало подобного вздора. Вы жили полной жизнью, о какой даже не хочется говорить вслух, не так ли? Вы были настоящими артистами, а Роули выступал как несчастный статист. Вы одни обладали душой, вы и Лео, слышали голос судьбы, а Роули лишь уловил нечто, поскольку слишком сильно любил вас. А я-то думал, все подобные слухи касаются только Дженни Паргитер. Боже милостивый! Вот бедолага! – воскликнул он, глядя в окно. – Несчастный придурок. Признаюсь, мне никогда не нравился Брэдфилд, это точно. Но сейчас я преисполнен к нему самого искреннего сочувствия.
Оставив на столе деньги, он последовал за ней вниз по каменным ступеням. Она была испугана.
