Брэдфилд пристально посмотрел на Тернера.
– Но зеленая папка пропала, – напомнил он, вновь обретая уверенность в себе.
– Да, коробка оказалась пуста.
– А Хартинг до сих пор скрывается. Или все же сбежал? Вы случайно не установили, по какой причине он предпочел исчезнуть? – Теперь уже Брэнфилд не сводил глаз с Тернера. – Об этом тоже есть запись в его досье?
– В своих записках он постоянно повторял: «У меня осталось очень мало времени». Все, с кем я беседовал о нем, описывали его как человека в вечном цейтноте… Борца против скоротечности времени… Все время спешившего… Могу предположить, что он как раз и имел в виду статус ограничения срока давности.
– Но мы оба знаем, что согласно этому статусу Карфельда уже невозможно было лишить свободы, если бы не нашелся способ приостановить действие закона. Так зачем ему было бежать? И в чем заключалась причина такой спешки?
Тернер не пожелал реагировать на встревоженный и даже испытующий тон вопросов, которые задавал Брэдфилд.
– Значит, и вы не знаете в точности, почему он пропал? И почему избрал для бегства именно тот момент? Или по какой причине прихватил с собой только одну из наших папок?
– Могу только предположить, что люди Зибкрона постепенно замыкали его в круг. Лео добыл доказательства, и Зибкрон знал об этом. С той поры он стал для них мишенью. Но у него был пистолет, – добавил Тернер. – Старый армейский пистолет. И ему было достаточно страшно, раз он прихватил его с собой. Вероятно, он впал в настоящую панику.
– Понятно, – сказал Брэдфилд все с той же интонацией заметно спавшего напряжения. – Это понятно. Несомненно, здесь-то мы и находим объяснение всему.
Тернер в недоумении уставился на него.
Не менее десяти минут Брэдфилд не двигался и не произносил ни слова. В углу кабинета стояло подобие пюпитра со старой коробкой для хранения Библии. Сооружение на уродливых металлических ножках, изготовленное по заказу Брэдфилда в одной из слесарных мастерских Бад-Годесберга. И теперь он использовал его, чтобы подойти, опереться локтями и смотреть в окно на реку.
– Неудивительно, что Зибкрон взял нас под такую плотную охрану, – произнес он наконец, хотя точно таким же ровным голосом мог описывать туман в долине. – Неудивительно и его отношение к нам как к источнику угрозы. Едва ли во всем Бонне сыщется теперь министерский чиновник или даже обычный журналист, не осведомленный, что британское посольство затеяло охоту на Карфельда, роется в его прошлом, жаждет его крови. Интересно, какие предположения они строят относительно наших намерений? Думают, мы собираемся публично шантажировать его? Хотим в париках и мантиях судить его под эгидой союзнической юрисдикции? Или же считают нас попросту мстительными, желающими воздать по заслугам человеку, который мешает осуществиться общеевропейской мечте?
– Вы ведь найдете Лео, я не сомневаюсь. Прошу, будьте с ним помягче. Ему сейчас прежде всего необходима любая помощь, которой он сможет заручиться.
– Как и нам всем, – сказал Брэдфилд, по-прежнему глядя на реку.
– Он не коммунист, не предатель. Он считает Карфельда очень опасным. Для нас. Мыслит он очень просто. Если судить по его записям в досье…
– Мне хорошо знакома такого рода простота.
– В конце концов, мы отвечаем за него. Ведь именно мы в свое время заложили в его сознание понятие о высшей и абсолютной справедливости. Мы дали ему слишком много обещаний: Нюрнберг, денацификация Германии. Мы заставили его поверить в это. И теперь не имеем права превратить его в жертву только потому, что нарушили свои прежние обещания и решения. Вы ведь сами не видели тех старых досье… Не имеете преставления, как относились к немцам в то время. А Лео не изменился. Он человек, отставший от времени. Но ведь это не преступление, верно?
– Я прекрасно знаю, что они думали о немцах. Я сам тогда здесь находился. Видел то же самое, что видел он. Достаточно многое. Но ему следовало перечеркнуть прошлое, как сделали все остальные.
– Я хотел объяснить вам другое: он заслужил нашу защиту. В его личности присутствует целостность, которую я ощутил, сидя там, в подвале. Его не отпугивают никакие противоречия. Для нас с вами всегда найдется десяток причин, чтобы ничего не делать. Но Лео слеплен из другого теста. Для него всегда существовала только одна причина, и она призывала его к действию. Эта причина – чувство долга. Более чем достойно.
– Надеюсь, вы не предлагаете нам всем принять его за образец для подражания?
– Но существовало еще кое-что, не дававшее ему покоя, тревожившее своей загадочностью.
– Что именно?
– В подобных случаях никогда не было недостатка во всевозможных дополнительных документах. В бывшей штаб-квартире СС, в клиниках или в транспортных организациях. Приказы о передислокации, распоряжения, прочие бумаги, связанные с любым вопросом. Эти бумаги могли о многом поведать следствию. А тут ничего не удалось обнаружить. Лео постоянно делал карандашные пометки. Почему не сохранилось ничего о Кобленце? Почему нет того, отчего нет этого? Он явно подозревал, что все косвенные улики были кем-то уничтожены… Тем же Зибкроном, например. Мы не можем хотя бы официально поблагодарить Лео, поощрить за усердие? – спросил Тернер почти умоляюще.
– В этом деле нет ничего, на что можно твердо опереться. – Взгляд Роули продолжал упираться во что-то очень далекое. – Все сомнительно. Все туманно. А туман имеет свойство уничтожать краски. Теперь уже нет прежних различий – об этом позаботились социалисты. Они всех уравняли. Каждый вроде бы важен, но в то же время никто ничего не значит. Удивляйтесь потом появлению таких личностей, как Карфельд, – тоскующих по былым временам.
Что именно Брэдфилд пристально разглядывал в долине реки? Небольшие лодчонки, пробивавшиеся сквозь туман? Или красные подъемные краны среди плоских полей, или совсем уже отдаленные виноградники на склонах холмов к югу отсюда? Или призрачную вершину горы Чемберлена и удлиненную коробку из железобетона, в которой он однажды провел ночь?
– О «Священной норе» не стоит даже упоминать, – сказал он, прежде чем снова сделать паузу. – Вот Прашко… Вы сказали, он обедал с Прашко в четверг?
– Брэдфилд!
– Да, слушаю вас. – Он уже направился к двери.
– Мы ведь с вами совершенно по-разному относимся к Лео. Мне почему-то так кажется.
– Разве? Впрочем, я действительно думаю, что он может все-таки оказаться коммунистом. – В голосе Брэдфилда отчетливо звучала ирония. – Не забывайте: он похитил зеленую папку. А у вас, по-моему, создалась иллюзия, что вы сумели заглянуть в его чистую душу.
– И все же почему он украл ее? Что в ней было такого?
Но Брэдфилд уже вышел в коридор и пробирался между грудами разобранных на части кроватей и нагромождения прочего скарба. Повсюду появились новые таблички. «Пункт первой медицинской помощи находится здесь», «Комната для срочного размещение вновь прибывшего персонала», «Дети не допускаются за пределы данной черты». Когда они проходили мимо канцелярии, оттуда внезапно донеслись радостные крики и аплодисменты. Корк с совершенно белым лицом выскочил им навстречу.
