– Вот так, – сказал я.
– Не тревожься, мой король, – сказал Ланселот. – Я все понимаю. Я сделаю все, как надо.
Мордред вытаращился на меня, в сумерках глаза его казались черными провалами.
– Ты готов рискнуть жизнью и пойти один, и все для того, чтобы оставить ее ему, а не мне? Ты и впрямь сумасшедший, Големба.
– Да, – сказал я и впервые поглядел ему в глаза без страха и стыда, – я сумасшедший.
* * *
Я вновь повернул драгоценный кабошон, и черные ворота сомкнулись у меня за спиной.
Чужое яростное солнце било мне в глаза, несмотря на защитное стекло, и я ощущал, как горят и опухают веки. Тело, казалось, разбухло и заполняло весь объем гермокостюма, так, что между ним и термобельем не осталось ни малейшего зазора. Мой конь мерно вибрировал, и окружающее казалось мне чередой светлых и темных пятен. Когда я закрывал глаза, под веками вспыхивала пурпурная сетка.
Я миновал равнины, поросшие высокой травой, чьи стебли мягко шевелились даже в безветрии. Рой златобрюшек стоял над травой, и это подсказало мне, что там, под зеленым покровом, прячется трясина. И верно – огромный пузырь вспух над безобидной с виду поляной, он рос, переливался под солнцем белым и зеленым и наконец лопнул, оставив после себя быстро затягивающуюся воронку. Я поглядел на запястье. Искомое место Ланселот пометил маячком-вымпелом в знак того, что посвятил свой подвиг моей королеве, и сейчас пеленгатор пульсировал рубиновым светом на половине девятого.
Запахи, разумеется, я чуять не мог, но я знал, что вокруг пахнет прогретой травой, и тиной, и чужими цветами, и метаном… Небо накренилось, и падало на меня, и никак не могло упасть, я пересекал равнину, отгоняя видения. Говорят, в такие минуты вспоминаешь о детстве, цепляясь за то, что тебе дорого, я тоже вспоминал и пытался прогнать эти воспоминания, ибо там были лишь страх, и позор, и отчаяние, и насмешки сверстников, и бессильная ненависть, и одиночество. Я видел неуклюжего нелепого подростка, вечно говорящего не то, поступающего не так, пытающегося понравиться и раз за разом терпящего поражение, и даже сквозь непроницаемую оболочку гермокостюма я, казалось, видел, как набухают и пульсируют шрамы на запястьях. В ушах стоял неумолчный гул, словно от жужжания миллионов мух, но это моя собственная кровь колотила по барабанной перепонке и просилась наружу, и что-то липкое, соленое текло по верхней губе и затекало в рот, и я не мог стереть это, ибо рука натыкалась на стекло гермошлема, а в глазах плавали рои красных мушек, язвивших веки, и я смаргивал их и все никак не мог сморгнуть.
Потом я обнаружил себя бредущим среди возносящихся к небу камней. Как я здесь оказался? Почему шел пешком? Куда подевался мой конь? К седлу было приторочено электрокопье – оно тоже пропало. Небо сплошь было исчерчено лиловыми и багряными полосами, разбухшее солнце падало за горизонт, скалы окружили меня, точно Хоровод великанов, который Мерлин воздвиг для отца моего Утера Пендрагона…
Одна из скал пошевелилась – я замер, не в силах отвести взгляд.
От утеса отделилась рогатая голова, вниз скользнуло чешуйчатое туловище. Глаза дракона отражали багрянец неба, вертикальные зрачки были как черные пропасти. Он был гораздо больше, чем я представлял по рассказам Персиваля, он раскачивался взад-вперед на фоне ало-голубого неба. Он зашипел на меня, широко разинув пасть, в которой трепетал раздвоенный язык, потом скользнул вперед, и я, в ужасе и смертной тоске закрыв глаза, почувствовал, как чешуйчатое тело трется о гермокостюм. Дракон игриво боднул меня рогатой головой и вновь скользнул во тьму, где копошилось его потомство, мягкие бледные создания с мягкой кожей, покрытой неокрепшей чешуей.
Я стоял меж зубчатых скал, и пот заливал мне глаза, и я не мог стереть его, потому что мешал шлем.
– Персиваль, – прошептал я, но звук не вышел наружу из-под пластика.
Идти становилось все труднее, из-под ног выкатывались камни, я оказался на пустынном плато, под огромными безжалостными звездами. Ветер гнал песок по бескрайней равнине, и я слышал, как песчинки шуршат, скатываясь по гермокостюму.
Небо было странного зеленого оттенка, луны висели в нем, как яблоки, оно было большим, а я таким маленьким, что уже неважно стало, кто я такой, и мои немощь, и ничтожество, и уродство, и страх ничего не значили под блистающими равнодушными звездами. Я был странно соразмерен этому небу и этому ветру и чист перед ними, словно звездный свет омыл мои кости, и лишь дух мой, блистающий и прекрасный, брел по равнине, переставляя ноги, на свет маячка, что пульсировал на двенадцати…
Теперь мне уже не нужен был маячок, я видел его, дальний огонек у края неба, обещающий убежище и приют. И то, что было мной, подхлестнуло изношенную плоть и направило ее по каменной осыпи навстречу трепещущему свету.
* * *
Я рассчитывал увидеть жилой модуль Мордреда – такие модули все одинаковы, маленькое, жалкое убежище, – но предо мной воздвигся замок, белые камни не то переливались в лунном свете, не то испускали свой собственный, не то пропускали свет изнутри. Узкие окошки освещены, вымпелы трепещут на ветру, но в окружающем полумраке я не мог разглядеть их цвета. Ворота были отворены, легкий мостик переброшен к ступеням замка, и я прошел по этому мосту, поскольку это меня, Артура, встречали серебряные трубы, и блистающая фигура поднялась мне навстречу с высокого трона под стрельчатыми сводами.
– Подними забрало, – раздался тихий голос, – здесь нет в нем нужды.
И я снял шлем, потому что здесь он мешал дышать, и оглянулся. Свет изливался отовсюду, волны света пробегали по стенам, световая рябь играла на поверхности Круглого стола, и все они были здесь – мои рыцари, они сидели неподвижно, положив руки на подлокотники и устремив взгляды на чашу, парящую в перекрестье лучей. Но стоило лишь мне сделать шаг, они повернули ко мне головы, их белые лица были озарены чудным светом, и сэр Персиваль в доспехах чистейшей белизны протянул руки и сказал:
– Добро пожаловать домой, король Артур!
* * *
– Итак, – сказал старший инспектор, – итоги подведены и меры предпринимаются. Но все-таки давайте попробуем восстановить цепь событий. С появлением Кранке, Големба, как я понимаю, окончательно свихнулся. Разослал роботов на поиски Грааля, нейтрализовал психотерапевта, вывел из строя регенератор, покорежил запасной патрон и смылся. Спер гермокостюм Кранке, заблокировал станцию и двинул к модулю. Но не добрался. Непонятно, как ему удалось выбраться из гермокостюма: без шлема он должен был сразу потерять сознание. Но в любом случае это явный суицид. Я просмотрел его дело, за ним числится несколько попыток. Тем временем Кранке пытался восстановить регенератор, но шансов у него не было. Патрон расплющен, как будто по нему мечом рубили. Умер от удушья. Но вас, лично вас, эта версия устраивает?
– В общем и целом, – младший инспектор в затруднении пошевелил пальцами, – непонятно, куда делись роботы Голембы, не провалились же они, все как один, в болото. И самое главное, этот его Ланселот утверждает, что регенератор испортил именно Кранке, а Големба вел себя благородно и мудро, как и подобает истинному королю. И что чаша действительно была. Он сам ее видел – настоящую. А та, что забита в голопроектор, – жалкая, как он выражается, подделка. Конечно, мы не можем полагаться на показания андроидов с их причудливыми представлениями, тем более что вторая модель вообще не способна дать толковую информацию, вы же знаете, какими их делают…
