Вот только хозяйки, как я понял, у него что-то не задерживались.
Болтаюсь я, значит, во дворе, то соломки свежей постелю, то разровняю, то навоз лошадиный уберу… Вроде как при деле, а сам посматриваю на ворота, вдруг хозяйка выедет? Смотрю, и правда, едет, на кобылке-иноходце, кобылка попоной вышитой крыта, правда, похуже той, что Салли пожевала… Сама госпожа в платье из Парижа, ух, какое платье, с хвостом, блестящее, с цветочками, с кружевами.
Я, значит, подошел, поклонился.
– Не обессудь, госпожа, – говорю, – вот, пришлось свидеться.
Она бровки хмурит.
– Мы разве знакомы? – спрашивает высокомерно.
– Как же, госпожа, – говорю, – встречались на белой дороге, а потом в лесу на полянке…
– В каком еще лесу? – говорит эдак чуть визгливо, на повышенных тонах.
– Ну, как проезжали вы в карете, а я с моей Салли… Это ослик мой, Салли, если помните…
Она носик вздернула, кобылка под ней пляшет.
– Что ты, мужлан, бред какой-то несешь? Где и когда я могла тебя встречать? Я маркиза, господин мой и хозяин души во мне не чает, все мои просьбы выполняет, и даже то, о чем я не прошу. Вон какое платье мне из Парижа привез, гляди, – одной рукой хвост платья подобрала и у меня перед глазами вертит. – И на руках меня носит, и лучшие куски мне, и всякие заморские яства – мне, и все ключи у меня, и от кладовых, и от бельевых, и от погребов… вот только этот ключик, – опять нахмурилась немножко, – маленький, беленький…. От чего он?
– О ключике потом, госпожа, – я придержал ее кобылку за узорный повод, – раз ты надо всем хозяйка, прошу, отпусти нас с Салли, смилуйся! Или позволь мне выкупить ее, я отработаю, вот увидишь! Или…
– Салли твоя кто? Осел? Так Господь ослам трудиться назначил, – говорит она уже сердито и повод дергает – она на себя, я на себя, кобылка ее на месте пляшет, – и ты осел, хуже Салли твоей. И чтобы больше на глаза мне не попадался, – говорит, – а то велю тебя высечь на конюшне!
Я повод отпустил, она хлыстиком кобылку сердито стукнула и поскакала, только солома из-под копыт. Я гляжу, приоткрыв рот, дурень я дурень, средний брат, не умею я с высокородными, напомнил ей о полянке, а надо было по-другому подойти… Как по-другому? Не ведаю.
Побрел я на огород к Салли.
– Эх, – говорю ей, – Салли, ослинька моя, дурак у тебя хозяин, средний брат, одно слово. Впрочем, я теперь тебе и не хозяин! Потерял я отцовское наследство, а с ним и отцовское благословение, вот уж воистину с женщинами хуже, чем с ослицами. И глупые они, и упрямые… Ты-то, – говорю, – Салли, мое золотко!
Ничего Салли, понятное дело, не отвечает, она же не кот говорящий, только копытцами переступает и мордой мне в руку тычется.
Я ее яблочком угостил и за лопату взялся, потому как дела есть дела, а я кто? – средний брат, помощник огородника на заднем дворе белого замка, где живет маркиз со своей маркизой.
Уже ближе к вечеру, значит, распрямил я спину… Белый замок на фоне синей тучи под закатными лучами то розовый, то золотой, в небе словно гирлянды роз закат развесил, в саду настоящие розы пахнут, сил нет, а еще душистый горошек, и маттиола, и другие вечерние бледные цветы, которые только-только начали раскрываться, все лепестки в вечерней росе. Аист пролетел, машет тяжелыми крыльями.
Тут Салли моя что-то насторожила ушки, мордочку подняла. И я слышу, бежит кто-то, ломится через кусты.
Вот так диво, бежит ко мне госпожа маркиза. Платье нарядное кустами изодрано, она его руками исцарапанными придерживает, волосы растрепаны, лицо в слезах, нос распух, глаза вытаращены.
– Там, – кричит, – там!!!
Бросается мне на грудь, и в слезы. Аж трясется вся.
– Успокойся, госпожа, – говорю я, похлопывая ее по спинке, – ты успокойся и все как есть мне расскажи.
Она нос утерла, всхлипнула.
– Ах, Жан, – говорит.
– Рене, сударыня.
– Ну, Рене, какая разница! – и тут опять как всхлипнет, как затрясется. – Какой ужас, Рене, какой ужас!
А вокруг тихо, цветы благоухают, небо темнеет, красные полосы в нем гаснут, яблони стоят темные, как вырезанные…
– Кто вас обидел, госпожа маркиза?
– Ключик, – рыдает она, – ключик!
И тычет мне в лицо зажатый кулачок.
– Разожмите ручку, – говорю.
На ладошке у нее ключик лежит, маленький. Только он уже не белый, а вроде как в бурых пятнах, в сумерках и не разглядеть.
– Ничего, – говорю, – что ж вы так убиваетесь? Сейчас песочком ототрем, и все будет в порядке.
Она головой растрепанной кивает.
– Да, да, ототри, будь любезен, Жан.
– Рене, сударыня.
– Да, Рене. Ототри, а то он убьет меня, – рыдает, – он меня тоже убьет и на крюк повесит, ах!
– Что ж вы такое говорите, сударыня! Кто ж на вас, на маркизу, осмелится руку поднять? Супруг ваш, маркиз, никому вас и пальцем тронуть не даст. Он господин строгий, но справедливый.
Говорю, а сам тру этот ключик. И вот в чем притча-то, не оттираются пятна! Как ни тру, они словно бы все ярче проступают…
– Не получается, сударыня, – говорю.
Она аж взвизгнула, бедняга.
– Он, строгий, но справедливый, и повесит. Ах, беда, беда! Я так и знала! – плачет. – Я уж и сама терла-терла, и служанка терла-терла, и платочком шелковым, и уксусом винным, и уксусом яблочным, и…
– Полегче, – говорю. – Я средний брат, соображаю туго, вы уж простите, сударыня.
Она всхлипнула и вытерла нос ладонью.
– Я все думала, что там в этой кладовке, которую открывать нельзя? – говорит она жалобно. – Ведь как же это так: все можно, а это нельзя? Что там такое замечательное?
– Не велено, значит, не велено, – говорю, – чего ж тут думать?
– Да-а, – она утирает нос уже рукавом, – тебе легко говорить. Ты мужлан, тебе что скажут, то ты и делаешь. А я у папы не так воспитывалась, я ни в чем отказу не знала. Значит, раз господин и хозяин мне не доверяет, он меня не лю-ю-ю-юбит!
И опять в рев.
– Так ведь доверял же он тебе все ключи! Яствами заморскими кормил. Платья из Парижа возил. Попону вот привез, ну, ее, правда, Салли сжевала. От супруги что требуется? Слушаться. Мужчина, – говорю, – он что ветер, а женщина – скала на его пути.
Красиво сказано было, я и запомнил, только ввернул, похоже, все-таки не совсем к месту.
– Да, – плачет, – а клю-ю-ючик! Я ночами не спала, все думала, пойду проверю, что там! Вот он в Париже был – я терпела, с маврами бился – я терпела, а как уехал на охоту, – я и не вытерпела. Открыла кладовку, а та-а-а-ам!!!
И опять в рев.
