Тролль в лесу, кто такое видел?
И батька с Митром в лесу… Нет, глупости все это, эльфенок видит сны, он бы сразу прибежал, ежели что, он бы предупредил… Но ведь она, Ганка, с эльфенком поругалась. Сказала, чтобы не ходил за ней больше. Да, но эльфенок, если захочет, все равно придет, он такой, ее Листик… И правда листик, только не дубовый – липовый, прилипчивый такой листик. Да, но один раз он уже прибежал и предупредил, и что из этого получилось хорошего? Ничего!
Ганка ворочается и вздыхает, и вот уже ей кажется, что кто-то ходит вокруг хаты, большой и страшный, кто-то трется о плетень, и плетень шатается под напором большого тела… а если он перешагнул через плетень и стоит во дворе? У тролля ноги как у человека, а лапы как у медведя, желтые зубы, желтые глаза… И он любит жить на холоде, а тут ему жарко, душно, оттого он особенно злой, да и голодный, наверное…
Ганка натягивает одеяло на голову – душно, но не так страшно. На какой-то миг, уже в полусне, она вздрагивает и прислушивается, ей кажется, что она слышит рычание тролля – не так, как показывал глупый эльфенок, а как оно на самом деле. Но потом понимает, что это у дальней стены стонет и хрипит во сне Роман.
…Утром страхи уходят сами собой – такое оно, это утро, ясное, и сразу становится понятно, что жара ушла и в этом году уже больше не вернется, и что сухие грозы больше не будут пылать над горным хребтом. И Ганка даже улыбнулась сама себе: глупый эльфенок, он все выдумал из мести, чтобы напугать ее, чтобы она бегала за ним и просила, чтобы он посмотрел в этом своем волшебном сне наяву – нету ли опасности? А она и поверила – как дура. В рассеянности она бросает взгляд на плетень и останавливается с открытым ртом.
Потом осторожно снимает с жердины рыжий волос – вдвое длиннее ее, Ганкиной, ладони.
* * *
– Матуся!
Мать смотрит подозрительно – Ганка в последнее время чудит. Это томится и зовет ее созревшая плоть, думает мать, вон как вытянулась девка и пожалуй что красавицей стала. Надо бы ждать сватов, но у Ганки теперь дурная слава, как знать, придут ли сваты? Придется на сторону отдавать. Чужакам отдавать придется, а наша кровь с чужой плохо смешивается… И ведь вроде никому не говорила Ганка про эльфенка, а все откуда-то знают. Не иначе отец Маркиан разнес повсюду. Лихорадка побери эти создания леса, они умеют задурить девке голову, умеют заворожить, даже и святой хрест не помогает. Встретишь такого вот – белого, золотого, улыбнется он – и пропала девка. Хорошо, их в последнее время меньше стало. Может, и совсем не останется.
– Что это у тебя, доча?
Ганка разжимает кулак.
– Матуся, – говорит она быстро-быстро, – он показал мне дерево, оно все сверху ободрано было, вот те хрест, матуся, и волос длинный, и он тоже мне его показал, а потом спрятал, я говорю – дай сюда, а он не дает, и я спросила Романа, а может тролль с гор спуститься, а Роман сказал, нет никаких троллей, это все выдумки, а я говорю, раз эльфы есть, то как и троллям не быть, и они все людоеды, а Роман сказал, отстань, коза, а ночью кто-то ходил вокруг дома, ходил-ходил, а я утром встала, и вот оно что… на плетне висело. Он что же, получается, вокруг нашей хаты ходил? Что же это делается, матуся?
Мать молчит и только бледнеет так быстро, что глаза кажутся совсем черными – и очень большими.
– Ты-то мне веришь? – с тоской спрашивает Ганка.
– Верю, – сухо говорит мать.
– И вовсе я тогда ничего не накликала. Само так получилось.
– Знаю, – эхом откликается мать, – само так получилось.
Мысли ее заняты чем-то другим. Потом она решительно говорит:
– Иди в хату. И дверь заложи. И носа на двор не кажи, поняла?
– Поняла, матуся. А что…
Та коротко махнула рукой, показывая Ганке, чтоб та заткнулась.
– И Василя никуда не пускай. И меньших. Даже на двор не пускай. Ясно?
– Ясно… А что…
Мать, отстранив ее, сняла с гвоздя кунтуш, торопливо натянула его и накинула на голову платок.
– Ты куда, матуся?
– До отца Маркиана, – мать вздохнула, – куда ж еще?
– Так что, выходит, есть тролли?
– Есть, есть, – мать протиснулась мимо Ганки, кисть платка мазнула Ганку по лицу, – как не быть.
И уже у двери, так что Ганка едва разобрала:
– Обещал вернуться, вот и вернулся… ох ты, боже ж ты мой…
Ганка отбежала к окошку: мать торопливо бежала в сторону крытой гонтом церкви, углы платка и черные косы, казалось, летят за спиной сами по себе.
* * *
– Что там такое, коза?
Ганка вздрогнула.
Роман не спал, он приподнялся на постели и морщился, потому что холстина прилипла к обожженной спине, и он пытался отодрать ее, осторожно шевеля плечами.
– Так… матуся пошла до отца Маркиана.
– Зачем?
Ганка еще раз выглянула в окно.
Десятка два зеленокутских мужиков бежали в направлении леса – все они держали наперевес кто вилы, кто топоры, впереди с ревом несся отец Маркиан, сам огромный и страшный, как тролль, и размахивал тяжеленным кадилом.
– Тролля бить побежали, – сказала она деловито. – Ты, Роман, говорил, не бывает троллей, а матуся мне сразу поверила.
– Раз побежали бить, значит, есть, – криво усмехнулся Роман. Потом еще сильней сморщился от боли и сказал: – Ты мне тряпку-то на глаза положи. Печет…
– Сейчас. – Ганка намочила холстину в миске с отваром, отжала ее и осторожно положила Роману на глаза – тот их пытался закрыть, но не смог, и полоски белков виднелись меж веками.
Прохладная тряпица, видно, принесла ему облегчение, и лицо Романа расслабилось.
– А знаешь, коза, – он осторожно откинулся на подушки, – я однажды видел ледяную девку. Вот как тебя.
– Правда? – Ганка подумала, что ее-то, Ганку, Роман из-за тряпицы как раз и не видит.
– Давно, тебя еще и на свете не было. А я тогда на спор в горы пошел. С парнями поспорил, что, мол, не побоюсь. Вижу – тень на снегу… Смотрю – стоит. Холодно, а она босиком.… И на голове – венок из горных подснежников. Красивая. Только пугливая очень. Знаешь, все врут про них. Ничего они не отбирают разум. Они сами нас боятся. Я улыбнулся ей, и она мне, Ганка, тоже улыбнулась. Зубы мелкие, белые, а глаза зеленые. Наши девки все чернявые, а эта беленькая. Вот сколько я не вспоминал, а сейчас вспомнил…
– Что ж ты, – спросила, помолчав, Ганка, – даже и не поцеловал ее?
– Да я сам испугался… Только я к ней – он вышел. Тролль. Огромный. Как гора прямо. И как зарычит… На нее, на меня. Она шасть – и нет ее. Они их стерегут, тролли.
– Что ж ты вчера говорил, что троллей нет? – упрекнула Ганка. – Что я выдумала все?
