– Да. Он все время рассказывает мне, как она красива, эта его Элейна, какого она хорошего воспитания, швейцарский пансион и все такое, и умеет держаться, и…
Сестра Мэри, подумал он, нехороша собой, да и чему тут удивляться – подкидыш, должно быть, прачка или служанка из господского дома принесла ее под двери приюта, бедное заблудшее создание… Похоже, в ней проснулась кровь ее заблудшей матери, и как не вовремя! Впрочем, это всегда бывает не вовремя!
– Я уже говорил тебе, он, конечно, никакой не Глан, – медленно и неторопливо сказал отец Игнасио, – насколько я помню, так звали героя романа – модного, – его бросила возлюбленная, и он разочаровался в людях и удалился от мира…
– Ну и что? – пылко сказала Мэри. – Какая разница!
– Когда человек называет себя другим именем, это должно что-то означать. В данном случае это означает, что он отрекся от своей прежней жизни и теперь посвятил себя страданию, так?
– Ну да… – она прижала руки к груди.
– Нет. Он просто больше не способен любить женщину. Дагор убивает мужское начало. Остальное – ложь. Та или иная.
– А что же правда?
– Не знаю, – отец Игнасио покачал головой, – возможно, он просто хочет, чтобы его оставили в покое. Страсти внешнего мира не доходят до него.
– Тогда, – Мэри отчаянно вцепилась в его рукав, – я не верю, что не может быть способа… должен быть…
– Ну так молись, чтобы Господь указал его, – сурово сказал отец Игнасио, – и не забивай себе голову дурными страстями.
Она виновато потупилась.
– Это все дождь, – сказала она наконец, – от него трудно дышать…
– Да, – согласился он, – это все дождь.
* * *
– Он уже может ходить, белый господин.
Старик черным пальцем указал на молодого Глана, который деловито забивал в липкую землю покосившиеся колья ограды.
– Я пытался расспросить его, зачем он шел сюда, – задумчиво проговорил отец Игнасио, – но он не говорит.
– Возможно, дагор не хочет… Они теперь – одно. Он больше не человек, этот белый. Дай ему уйти.
Мэри, подумал отец Игнасио. И черный тут же сказал:
– И для девушки так будет лучше. Ты чужой тут. Ты не знаешь эти места. Там, дальше, болота. Знаешь, кто там живет?
– Крокодилы, – пожал плечами отец Игнасио, – что с того… Я видел крокодилов.
– Иногда, – очень тихо сказал старик, – оттуда, с болот, дует желтый ветер. И тогда люди в деревнях начинают болеть лихорадкой…
– Ну да… – согласился он.
– И однажды желтый ветер касается их разума. Мягко, нежно… Тогда они встают со своих циновок и уходят. Они идут и бросаются в болото. Тонут там. Но потом, несколько дней спустя, они восстают из воды. С тех пор они уже не люди.
– Никогда про такое не слышал.
– У них белые глаза, – веско припечатал старик.
Магия смерти, подумал он. Магия падали.
– Их можно вызвать. Наши нгомбо это умеют.
– Ваши нгомбо – язычники. И поклоняются демонам.
– Да, – легко согласился старик, – и очень страшным демонам. Очень могущественным. Только…
– Да?
– Никто из них никогда не будет поклоняться дагору. Если человек с дагором приходит в деревню, наши нгомбо его не изгоняют. Они велят людям покинуть деревню. И уходят сами.
– А что потом бывает с теми, кто носит дагора?
– Рано или поздно, – сказал старик, – они тоже уходят. Дагор уводит их. Он знает одно такое место.
– Какое?
– Никто не знает. Только дагор. Этот, ваш белый, тоже шел туда. Запретное место.
– Их гнездо? – спросил отец Игнасио. – Их дом?
– Никто не знает. Только дагор.
– Откуда они вообще берутся? Как человек принимает в себя дагора?
– А ты не знаешь, белый человек?
– Нет, – покачал головой отец Игнасио.
– И я не знаю. Только тот, кто готов. Тот знает.
Мэри бежала к ним, подобрав полы своего монашеского одеяния.
– Отец Игнасио, – задыхаясь, пролепетала она, – там…
* * *
– Наша трапеза скудна, – сказал отец Игнасио, – но мы рады разделить ее с вами.
– Мы можем прибавить к ней кое-что, святой отец, – сказал новоприбывший. – Томпсон – великолепный охотник.
У него были холодные серые глаза и седые виски. Великолепный экземпляр белой расы, платье и душа застегнуты на все пуговицы, что бы ни случилось.
– Сейчас пост, – сухо сказал отец Игнасио, – впрочем, для странствующих возможны и послабления. А вы ведь странствуете…
– Да, – улыбнулась женщина, – и довольно долго.
Прекрасная женщина, прекрасная пара этому лорду Аттертону, спутница знаменитого путешественника, с виду хрупкая, на деле крепкая и сильная. Отец Игнасио покосился на сестру Мэри. Эта, напротив, выцвела, сжалась и побледнела, точно моллюск в раковине монашеских одежд. Я и забыл, до чего же бедняжка нехороша собой, ведь мне не с кем было ее сравнивать.
Словно отвечая его мыслям, сестра Мэри торопливо поднялась.
– Я отнесу еду туда, в госпиталь?
Он рассеянно кивнул. С тех пор, как пришли новые люди, молодой Глан так и не вышел из-за больничных стен. Что ж, его можно понять.
Шея женщины была как стебель цветка над распахнутым воротом рубахи. Отец Игнасио отвел глаза.
Я уже стар, торопливо подумал он, словно мысль о старости могла принести успокоение.
– Мы с Мэри довольствуемся лепешками, – сказал он, – и плодами.
– Здешние фрукты годятся только для черных, – авторитетно сказал Томпсон, – желудок белого человека их не выносит.
Он энергично орудовал ножом и вилкой. У Томпсона было загорелое лицо и ярко-голубые маленькие глаза. Он, должно быть, промышлял слоновой костью, прежде чем податься в проводники, ни с того ни с сего подумал отец Игнасио. Такие всегда блюдут свою выгоду. Должно быть, этот лорд ему очень хорошо заплатил.
А вслух сказал:
– Это всего лишь дело привычки.
– Лечить этих дикарей, – дружелюбно проговорил лорд Аттертон, – благородное дело.
– Это белый. Он забрел сюда, истощенный…
– Но поправляется?
– Да, – сухо сказал отец Игнасио, – поправляется.
– Наша экспедиция с радостью примет его. У нас каждая пара рук на счету.
– Полагаю, для этого он еще недостаточно поправился…
Отец Игнасио вздохнул. Это было бы лучшим выходом, но подсунуть этим беднягам человека с дагором… И, кстати, что за экспедиция? Возможно, они ищут гигантских обезьян? По словам черных, эти обезьяны в джунглях так и кишат, но ни одному белому не удалось увидеть их еще ни разу, вот странно…
