– Вчера он тоже ходил туда, – заметил отец Игнасио, – и благополучно вернулся. Причем в полной темноте.
– Он же взял факел? – с надеждой спросила она.
– Нет. Он сказал, там свет. Такой свет, что не нужен никакой иной.
– Что это значит?
– Не знаю.
– Зато он знает! – Мэри вскочила и, подобрав юбки, побежала по песку к Арчи, сидевшему поодаль с опущенной головой. – Почему он молчит? Что там было? – она глядела на юношу с какой-то странной, требовательной яростью. – Что это было?
– Неважно, – сказал юноша тихо. Сейчас, под беспощадным солнечным светом, он выглядел выгоревшим, почти бесцветным, – ведь я все-таки вернулся.
Он поглядел на Элейну, и отец Игнасио увидел, как под его взглядом она краснеет – краска залила даже виски.
– Это из-за тебя я вернулся, Элейна. Я думал о тебе. Не он.
– Замолчи, – нервно сказала она. – Мы подождем… мы ведь подождем? – она с надеждой смотрела на Томпсона, на отца Игнасио…
– Конечно подождем, мэм, – вежливо ответил Томпсон, – сколько сможем.
* * *
Молоты грохотали у него в голове, и отец Игнасио поднялся на сухом тростнике, служившем ему ложем. Песчаные блохи лениво разбрелись в разные стороны. Это лихорадка, подумал он, если бы она отпустила… на час… на полчаса… если бы голова стала ясной, я бы сказал им… Убедил бы их уйти – здесь больше нечего ждать, не на что надеяться.
Но женское упорство – вещь почти неодолимая, тем более Мэри неожиданно поддержала Элейну. Он, конечно, вернется, сказала она, будет просто нехорошо взять вот так и уйти, когда, быть может, он взывает о помощи, ранен или просто заблудился во тьме пещер. Но время шло, леди Элейна напрасно сидела на берегу, кусая губы, а он, отец Игнасио, трясся от жары и холода одновременно, и молоты у него в голове все грохотали.
В голове? Он неверными шагами направился к костру, где Томпсон деловито паковал заплечный мешок – он затянул ремни и уставился на священника снизу вверх.
– А, вы тоже их слышите? Похоже на барабаны, – сказал он наконец, – странно только, они идут вроде как из-под воды.
– Как вы думаете, – отец Игнасио покрутил затекшей шеей, – кто это?
– Ну… кто-то же проложил тропу сюда, верно? О местных племенах ходят дурные слухи. И я бы…
– Да?
– Не думаете же вы, что Аттертон еще жив? Пора кончать этот цирк. Впрочем, если они будут медлить, уйду один. Я отработал свое.
Бу-бум… бу-бум…
Невидимые барабаны во тьме выбивали причудливый ритм, от которого можно сойти с ума…
– Сударыня, – выговорил он, морщась от боли и пытаясь разглядеть лицо Элейны в клочковатой тьме. – Послушайте… эти сокровища, их хватит, чтобы организовать спасательную экспедицию… вернуться сюда с солдатами… Но сейчас надо уходить.
Интересно, земля трясется или это ему только кажется из-за лихорадки?
Эта черная Африка с ее мертвечиной, с ее мерзкими болезнями, с ее уродливыми тварями и злобными духами – эта Африка проклята Господом.
* * *
Томпсон шел впереди, насторожив карабин, тогда как остальные, поддерживая друг друга, спешили за ним – сначала по песку и по вывороченным корням прибрежного кустарника, потом – оскальзываясь в подсохшей грязи. Лилии исчезли. Болото стянуло бурой коркой, сквозь которую кое-где торчали редкие пучки тростника и осоки. Ярко-синие стрекозы метались над ней, точно стайка обезумевших серафимов. Сухая слизь на тропе блестела, словно спекшееся стекло.
– Бум-м-м, – глухо звучало позади.
По корке подсохшей грязи побежали темные трещины.
Мэри взвизгнула:
– Это там, внизу. Они просыпаются.
– Кто?
– Они. Те, кто спит там… спал… Мы разбудили их.
– Черт! – Томпсон водил стволом карабина из стороны в сторону. – Да оттуда кто-то лезет. Водяной дьявол! Точно! Мы не подарили ему ничего по дороге сюда, вот он и разозлился.
– Это языческая чушь, – прошипел отец Игнасио, едва ворочая пересохшим языком.
– Нет! – настаивал Томпсон. – Говорю вам, я слышал такие истории. Бросьте же ему что-нибудь, пока он не потопил всех нас…
– Нет!
Плоская поверхность начала вспучиваться, в трещины заливалась мутная зеленая вода.
– Отец Игнасио!
Мэри в ужасе вцепилась в него, и он не мог оттолкнуть ее, чтобы защититься крестным знамением.
– Бросьте! – кричал Томпсон. – Мэм, эти ваши цацки! Отдайте ему…
Вода вновь всосалась в болото с чавкающим звуком.
– Нет! – Элейна Аттертон судорожно прижимала к себе сумку. – Не это! Ричард ради них… нет!
– Хоть что-нибудь!
Что-то пронеслось в воздухе, сверкая, точно золотая муха, и пулей ушло в липкую грязь, прежде чем отец Игнасио успел сказать хотя бы слово. Опять этот чавкающий звук, поверхность болота вздрогнула и застыла. Разлетевшиеся в испуге стрекозы вновь зависли над остриями осоки.
Леди Аттертон обернула к нему бледное лицо.
– Теперь вы проклянете меня, отец Игнасио? – спросила она с нервным смехом.
– Нет, – сказал он угрюмо, – что сделано, то сделано.
– Да, пожалуй, – она вздохнула, – помогите мне, Арчи.
Юноша протянул ей руку, помогая перебраться через рытвину… Мэри осторожно, мелкими шагами, тоже двинулась вперед. Томпсон пропустил идущих, все еще настороже, карабин неподвижно лежал в его руках.
– Ну вот, – сказал он отцу Игнасио с короткой усмешкой, – как хорошо все уладилось, верно? Аттертона больше нет, и будь я проклят, если его вообще удастся найти.
– Всегда есть надежда. Элейна надеется.
– Уже нет. Видели, что она кинула туда, этой твари, чем бы та ни была?
Отец Игнасио молча покачал головой.
– Свое обручальное кольцо, – фыркнул Томпсон, – свое обручальное кольцо.
* * *
Деревья, сплошь затянутые паутиной, вновь остались позади. Вот странное дело, думал отец Игнасио, мы не любим пауков, не любим и боимся. За то, что он раскидывают сети, за то, что эти сети – липкие, за то, что мухи, попадая в них, невыносимо зудят и бьются… За то, что они высасывают свои жертвы, оставляя лишь спеленутые сухие шкурки. За то, что у них восемь ног и полным-полно глаз по всему телу. А ведь они истребляют тех, кто несет нам лишь страдание – мух, москитов, ядовитых насекомых. Значит, нам противен именно внешний облик, повадка, способ убийства. Выходит, есть древние механизмы любви и ненависти – неуправляемые. И если бы у человечества вдруг появились благодетели, создания, раскрывающие перед нами некие новые, неведомые прежде двери, но чьи привычки и черты, чей способ жизни показался бы нам отвратителен… Как знать, не стали бы мы истреблять этих благодетелей, брезговать ими, сторониться их… стыдиться…
