Конечно, последней фразы он мог бы и не произносить: я в этом не сомневался. Я не знал ни одного офицера, который бы пользовался таким успехом у женщин, как Кока. Впрочем, он никогда не называл имен или фамилий, не сообщал должностей или подробностей, но, появляясь в нашем обществе, нередко сообщал:
— Состоялось!
Это означало, что одержана еще одна победа, означало, что еще одна женщина или девушка не устояла перед Кокой.
— Станочек!.. И все остальное на месте! — провожая взглядом блондинку, пояснял Кока.
Впрочем, иногда бывали и срывы, чего он не скрывал:
— Хороша Маша, но не наша! Пустышка! Мимо сада с песнями!
Или объяснял причины, по которым желаемый контакт не происходил:
— По техническим причинам… или обстоятельства сильнее нас… для большой любви не было условий.
Он приятно грассировал. Втайне я не мог ему не завидовать: его внешности, обаянию и приветливости, умению легко и просто строить отношения с людьми и всем нравиться, и эта легкость, с какой у него всегда все получалось, изумляла меня. Не без грусти я подумал о своей деревенской неотесанности.
Относились к Коке по-разному: Арнаутов с большой симпатией, и к победам над женщинами как к rycaрству; Елагин же называл его даже в глаза «дегустатором» и «половым гигантом».
Впоследствии, вспоминая Коку, я всегда думал, что ласковое теля не двух маток сосет, а бесчисленно...
— Я тебя люблю, Компот, — продолжал Кока, — и как другу хочу вручить «Казбек». Для представительности, для фасона. Пусти им там для понта пыль в глаза!
Он достал роскошную никелированную зажигалку, открыл коробку папирос, посмотрел и протянул их мне:
— Здесь пять папирос. Три можешь израсходовать, а две вернешь вместе с коробкой. Подыми там для фасона, для понта! Как старший офицер.
«Казбек» по табачному довольствию получали только командиры полков и командование дивизии, откуда взялась эта коробка у Коки, я не представлял, но был тронут его заботой и вниманием и, поблагодарив, осторожно опустил коробку в карман.
Меж тем, став серьезным и снова задумчиво глядя вдаль, где по шоссе изредка тарахтели одиночные машины, он спросил:
— Как ты думаешь, Компот, какие проблемы встают перед страной и всем прогрессивным человечеством после окончания войны? Генеральная линия партии тебе ясна?
Не представляя, что подразумевается под генеральной линией партии, что он конкретно имеет в виду, я нелепо улыбался.
— Восстановление разрушенных городов... и всего народного хозяйства... — припоминая газетные статьи последних недель, ответил я. — Забота о вдовах и сиротах...
— Это верно. Ты, как всегда, подкован на все четыре копыта! — похвалил он меня. — Но все же сегодня проблема номер один — изголодавшиеся женщины! Нехватка мужчин лишила их разума, а насытить всех невозможно! Последствия этой всемирной диспропорции поистине непредсказуемы! — озабоченно заметил он.
Я сосредоточенно повторил про себя сказанное им, стараясь запомнить и осмыслить. Я впервые слышал о проблеме с изголодавшимися женщинами, я о ней даже не подозревал и от неосведомленности в который уж раз ощутил некоторую неполноценность. Как шифровальщик, Кока всегда знал больше не только строевых, но и штабных офицеров, я верил ему всецело. Я знал, что такое «дислокация» и даже «диспозиция» — любимое слово преподавателя в училище подполковника Горохова, но что означает слово «диспропорция» — надо было уточнить, выяснить. Ожидая, что еще он скажет, я смотрел на него, готовый запомнить и понять, уразуметь каждую его мысль.
Он отнесся ко мне по-дружески. Я его не просил, он сам дал мне папиросы и зажигалку, и сейчас я ждал от него еще напутственного слова, и он, очевидно, интуитивно это понял.
— Офицер-победитель должен быть готов … все, что шевелится! — наставительно сообщил он, употребив крепкий, означающий весьма энергичные действия русский глагол и, оборотясь ко мне, с улыбкой протянул руку: — И помни: как только — так сразу, — строго предупредил он. — Да поможет тебе фуражка! Желаю успеха! Давай!
5. Торжественный обед в ротепо случаю полковоо праздника. Лисенков
Больше дел у меня в штабе не было, Вахтин с мотоциклом уже ждал на стоянке — время близилось к обеду, и я поехал в роту.
Войдя в помещение и выслушав рапорт дежурного, я сразу заметил на стене свежий боевой листок-молнию. В заголовке — крупными буквами фамилия Лисенкова. Что произошло в роте в мое отсутствие? Но дежурный, сам еле сдерживая радость, сразу подавил в моей душе неприятный холодок, доложив, что час тому назад в роту доставили одну за другой две телефонограммы — и обе о награждениях.
Естественно, я сразу подумал об ожидаемом постановлении Военного Совета армии, куда, как я знал, среди других были направлены и мои документы, но оказалось, что оттуда еще ничего не поступило. Одна телефонограмма — приказ командира корпуса о награждении ко дню дивизионного праздника шести человек моей роты орденом Отечественной войны, вторая — из штаба дивизии с главной новостью: Лисенков в числе четырех бойцов и сержантов 425-й стрелковой дивизии Указом Президиума Верховного Совета удостоен ордена Славы 1-ой степени.
— «Гордость» пишется с мягким знаком, — заметил я дежурному, указывая на боевой листок, где в заголовке сообщалось: «Ефрейтор Лисенков — гордост нашей дивизии». — Добавить!..
Праздничный обед в разведроте по случаю дня сформирования дивизии и награждения бойцов и офицеров орденами и медалями оказался грустным и далеко не праздничным. Настроение у меня было паршивое, я глубоко переживал утренний смотр и распрощался с надеждой прошагать, печатая шаг победителя, на параде в Москве перед Мавзолеем.
Мне было тошно, обидно до чертиков, на душе скребли кошки: ощущения соответствовали целой уборной — типовому табельному нужнику по штату Наркомата Обороны ноль семь дробь пятьсот восемьдесят шесть, без крыши, без удобств и даже без сидений, на двадцать очковых отверстий уставного диаметра — четверть метра, прорубленных над выгребной ямой в доске-сороковке. Но я как офицер не имел права перед своими подчиненными «хлопотать кислой мордой». Ведь, по большому счету, у меня все было «аллес нормалес»: да, я не поеду на парад в Москву, но уже через несколько месяцев мне предстоит учиться в Академии им. Фрунзе — выписка из приказа о зачислении меня слушателем академии лежала в правом кармане гимнастерки.
Кроме того, в роту к обеду почему-то не завезли водку — по приказу положенные каждому по сто граммов, и я, быстро сориентировавшись, выставил на стол десять бутылок сухого мозельского.
Выступая на этом праздничном обеде, инструктор Огородников особо подчеркнул, что война послужила «прекрасной наковальней для превращения Лисенкова из неоднократно судимого в довоенной жизни преступника в героя, в передового воинапобедителя, полного кавалера ордена Славы». Лисенков, расчувствовавшись, не упускает случая поздороваться с офицером за руку и затем как-то неловко лезет с рукопожатием ко всем.
