В сторонке стояли Рыбаков, Растокин, о чем-то тихо переговаривались.
К Кочарову подошел Мышкин, угловато выбросил к фуражке руку:
– Товарищ полковник, я прошу вас изменить нам рубежи атаки.
Кочаров поднял голову, посмотрел на него из-под козырька фуражки холодно и строго:
– Вы, товарищ Мышкин, выполняйте то, что вам предписано, меньше фантазируйте.
– Да «южные» выбьют у нас все танки, товарищ полковник! Ведь местность там, как на ладони, ровная. И укреплена… Минные поля, противотанковые рвы…
– Проскочите… – Кочаров встал, дав понять, что разговор на этом окончен. – Учтите, за захват моста через речку отвечаете головой.
Но Мышкин не отступал, достал из планшета карту, развернул ее перед Кочаровым.
– А тут, где мы думаем наступать, смотрите: кустарник, болота… Не ждут нас «южные» с этого направления. Уверен, не ждут. И мы, как снег им на голову.
– В болотах застрянут танки! Вы сорвете атаку! Неужели этого не понимаете? – Кочаров нервно прошелся взад-вперед. – Действуйте, как указано в боевом распоряжении. В подвижную группу выделите самые опытные экипажи. С ходу форсировать речку, захватить мост и удерживать его до подхода главных сил. Ясно?
– Ясно, – разочарованно проговорил Мышкин, вяло повернулся и пошел к себе в батальон.
Рыбаков с Растокиным слышали этот разговор и были на стороне Мышкина.
– Максим Иванович, по-моему, комбат предлагает дело, – сказал Рыбаков.
Кочаров недовольно передернул плечами.
– Виктор Петрович, там же сплошные болота… У нас танки, не вертолеты, по воздуху не летают.
– Проходы для машин найти можно. Зато какая внезапность удара! И главное, без потерь, – убеждал Рыбаков.
– К сожалению, война без потерь не обходится. А если застрянем в болотах и сорвем атаку? Дроздов с нас голову снимет.
– Но и лезть напрямик, в лоб…
– Бей врага в лоб – он покажет спину, – Кочаров скупо улыбнулся, довольный, видимо, своим замечанием, и добавил: – Такая сила у нас! Протараним…
– И все-таки Мышкин прав, – сухо проговорил Рыбаков. – Инициативу комбатов надо поддерживать, а не глушить.
По лицу Кочарова пошли красные пятна, но он сдержал себя, ответил спокойно:
– Видишь ли, Виктор Петрович, инициатива должна быть разумной, обоснованной.
«Куда он клонит, этот Рыбаков? Кого берет под защиту? Фантазера Мышкина?!»
Рыбаков не стал больше убеждать командира, хотел было уйти, но Кочаров остановил его:
– Куда сейчас?
– К разведчикам… – глухо ответил тот.
– Загляни потом к Мышкину, посмотри подготовку батальона к атаке. Беспокоит он меня.
Рыбаков ушел.
Кочаров как-то тускло посмотрел ему вслед, сказал:
– Тоже горячий… Вот она, молодость…
Он рассчитывал на поддержку Растокина, думал, тот одобрит его твердость и неотступность от принятого решения и поэтому удивился, когда Растокин сказал:
– Не любишь ты, Максим, прислушиваться к мнению других.
«Ах, вон оно что! И ты туда же? И ты за Мышкина?»
– Я командир полка, с меня спросят за исход учения, не с них, – возразил он. – Пусть делают хорошо то, что им говорят.
– А ведь Мышкин прав. Маневр он предложил действительно интересный.
Кочаров поморщился, как при зубной боли, но Растокин сделал вид, что этого не заметил, продолжал:
– Да, с тактикой ты явно не в ладу, Максим.
– Были бы танки, а тактика приложится, – Кочаров надвинул поглубже фуражку, посмотрел на часы.
– Сама тактика не приложится, ее прилагать надо…
– Я привык надеяться на своих солдат, а не на глупость противника. Задача нам ясна, и мы выполним ее любой ценой.
– Любой ценой, говоришь, – с грустью посмотрел на него Растокин. – Побеждать врага, Максим, нужно не числом, а умением. В этом мудрость командира.
Кочаров не стал обострять отношения, примирительно сказал:
– Оборонительные рубежи «южных» мы пройдем быстро, не задержимся…
– На легкость рассчитываешь? А если «южные» нанесут удар первыми?
– Там посмотрим… Гадать не будем. – Кочаров провел ладонью по лицу и тут же опустил, словно оно обожгло ему руку, разочарованно проговорил: – Да, оторвались вы, милые штабисты, от жизни войск, оторвались. Привыкли у себя там воевать на картах, переставлять макетики, флажки да подшивать бумажки, забыли, как и порох пахнет.
– Да нет, не забыли. На всю жизнь война в память врезалась. – Растокин смолк, горло перехватили спазмы. Он немного постоял, успокоился, потом уже закончил: – И очень обидно, когда вижу, что кое-кто об этом начинает забывать…
Кочаров посмотрел на Растокина. В его глубоко посаженных глазах застыл холодок.
«Вот послала судьба мне дружка! С таким не заскучаешь», – и, обидчиво покачав головой, произнес устало:
– Ну и дела… Приехали обобщать опыт передового полка, а обобщать, выходит, нечего?
Растокин развел руками:
– Кривить душой я не умею. Ты это знаешь.
– Знаю, знаю… – тускло проговорил Кочаров. – Ну, что ж, цыплят, как говорят, по осени считают… Не ожидал я от тебя этого, не ожидал…
– Говорю, как есть…
Растокин досадовал на себя за то, что не сумел все же, как хотелось, обстоятельно и убедительно поговорить с Кочаровым о делах в полку, об его отношении к людям. А Кочаров смотрел на высокую ель, одиноко стоящую на поляне, на ее облезлый, с подтеками смолы, постаревший с годами ствол, и чувствовал, как под левой лопаткой разрастается новая боль. Раньше он никогда не ощущал такой боли. Она подкралась к нему как-то незаметно, только вот сейчас, здесь, в лесу, и, расстроившись от этого еще больше, он с неприязнью покосился на Растокина.
«Жили тихо, мирно, спокойно. Приехал – все перевернул… И Марина мечется. А теперь вот еще и сердце… Сидел бы в своем штабе… Или ехал в другой военный округ…»
Пошевелив левой рукой, Кочаров ощутил неизведанную им ранее скованность в движении и тупую боль в локте.
– Я буду на КП, – сказал он Растокину и спустился в бункер.
Командный пункт полка располагался на опушке леса. В этом же районе сосредоточились и батальоны. В лесу шла оживленная работа: рыли траншеи, окопы, оборудовали огневые позиции, тянули линии связи, уточняли взаимодействие с приданными полку частями и подразделениями.
Растокин шел вдоль только что отрытой траншеи, сухой валежник хрустел под ногами.
– Валентин Степанович! – услышал он знакомый голос и вздрогнул. Уж очень походил он на голос Марины.
