– Вы еще дуэтом спойте! – шипит Дама. – Тут у вас слушателей будет вдоволь. Оценят. Молчать уроды!
Сапоги на мягкой кожаной подошве беззвучно ступают по камням мостовой. Все оружие увито тонкими войлочными лентами, чтобы не бряцало. Мы движемся сквозь спящий городок как три ночных призрака… Нет, вру, конечно все не так красиво. Сегодня мы работаем из рук вон плохо. Не-то настроение такое, не-то звезды в какую хитрую позу стали. Шума от нас как от цыганского табора. В общем, то, что нас еще не поймали заслуга исключительно местной охраны, больше любящей вино и анекдоты чем службу.
Бледная луна вылезла из туч, одарив мир под собой мертвенным светом. А вот это зря. Оно хоть и виднее, но в то же время и нас видно.
– Хоть бы оружие серьезное дали, – капризничает Десятка, с презрением взглянув на мой нож. – Такими цацками тушканчикам обрезание делать, а не войну воевать.
– Сколько раз повторять, – поворачивается Дама, – ваше снаряжение всегда точная копия изделий среды, в которой работаем. Мы ничем не должны выделяться.
– Даже после смерти, – угрюмо добавляю.
– После смерти нечему будет выделяться, – сказала Дама и тут же осеклась, как будто сболтнула лишнее.
На этот раз миссия несколько необычная. Мы должны похитить сына какого-то местного не то царька, не то королька и доставить его отшельникам Серебряных гор.
Как всегда мы знаем лишь свою задачу, не имея ни малейшего представления, зачем и кому это нужно. Подобные вопросы Даме задавать бессмысленно – пошлет подальше вот и весь разговор.
Вот и арка – здоровенное отверстие в стене сложенной из нетесаного камня. За ней должна быть дверь, потом коридор с двумя охранниками, еще одна дверь и, наконец, спальня маленького принца. В общем, не охрана, а толпа вооруженных до зубов мухобоев. И как их царек-королек не поразгонял за бесполезность? Кому спрашивается, нужна стража, мирно дрыхнущая пока ее режут?
– Напоминаю, – назидательно шепчет Дама, – ребенок должен остаться жив.
– Почему нас только трое? – не сдержавшись, спрашиваю у нее. – Раньше ведь замена всегда появлялась на следующей миссии.
– Не ваше собачье дело. Ваше дело выполнять мои приказы.
– А твое дело?
Дама задохнулась от злости, услышав мой вопрос, но так ничего и не ответила.
Из-за угла здания, громко бряцая железом доспехов, как тройка быков колокольчиками на шеях, появился ночной патруль.
Дальнейшие действия расписаны чуть ли не по секундам.
Одновременно с Десяткой бросаемся вперед. Охранники даже и не поняли, что произошло, как уже были мертвы.
– Как по маслу, – довольно шепчу, вытирая нож о плащ поверженного врага.
– Рекомендую для этого дела специальные кремы, – заблестел улыбкой Десятка. – Я особенно клубничный ароматизированный люблю.
– Крем это хорошо, – мечтательно улыбаюсь и облизываюсь. Желудок, наполненный не пойми чем соглашается. – Малиновый люблю, со сливками. Главное, чтобы густой был. Воткнешь вот так в него палец, а потом медленно слизываешь. Благодать.
Из темноты дико глянули глаза Десятки:
– Ну Шестера ты прямо маньяк.
– Вкуснятина, – я все еще под впечатлением воспоминаний детства.
– Так ты про который едят? – разочарованно протянул Десятка.
– Ладно, хватит трепаться, – выдергиваю себя из кулинарного рая воспоминаний. – Пошел я стражу у дверей в спальню сниму.
Бесшумно отворилась тяжелая деревянная дверь усиленная медными полосками.
– Кто? – раздался грубый голос из подсвеченного чадными факелами полумрака коридора.
Две высокие фигуры, закованные с головы до ног в доспехи, замерли как железные изваяния у двери в противоположном конце коридора.
– Что? – как бы не расслышав, переспрашиваю и широкими шагами иду к ним.
– Кто?
Поднимаются на уровень груди, поблескивающие в свете факелов трезубцы. Сквозь прорези в шлемах на меня изучающе смотрят глаза стражников. Оттуда же струится тяжелый сивушный дух. Удивительно, что при таком выхлопе в коридоре еще воздух не горит. И вообще, у них тут что, типа замок или вытрезвитель? Хоть бы одного трезвого увидеть.
– Конь в пальто!
Резким движением руки отправляю метательный нож в прорезь шлема правого стража. Увернувшись от метнувшегося к голове трезубца, падаю на колени, одновременно выхватывая из ножен на спине короткий кривой меч. Широкое лезвие неприятно скрежещет по латам стражника, добираясь до плоти.
– О-о-хх, – простонал страж, опускаясь на колени рядом со мной. – О-о-о, – и дернувшись затих.
Стараюсь придержать тяжелое тело, чтобы стальные доспехи не загремели, ударившись об каменный пол.
– Чисто, – шепчу в сторону входной двери, и пара темных силуэтов сразу же оказывается в коридоре.
Железная шипастая перчатка Десятки хлопает меня по плечу:
– Ты что, стоя на коленях в любви им признавался? Прям как Девятка… – он осекся под моим взглядом.
– Не надо так… Не надо, – твердо говорю ему глядя в глаза. – О мертвых…
– Хватит, – это уже Дама встряла. – Десятка действуй.
– Я бы действовал, так ты ведь против. Ты даже не знаешь от чего отказываешься. – Он многозначительно подмигивает, поправляет приплюснутый шлем и скрывается за дверью.
Дама сердито пробормотала что-то насчет того, что для многих мужчин ампутация определенной части тела пойдет на благо – больше крови в высыхающие мозги поступать будет.
Сейчас Десятке предстоит самая легкая часть работы – оглушить старушку-сиделку и забрать ребенка. Плевое дело…
– Тварь! – неожиданно взвыл приглушенный неплотно прикрытой дверью голос Десятки. – Стервозина! – а вслед за ним пронзительный детский плач.
Вот тебе и плевое дело.
Одновременно с Дамой врываемся в комнату и застываем на пороге, готовясь принять схватку с противником, которого здесь не должно быть. В ее руках широкий двуручный меч с гардой в виде лап мифического зверя увитых виноградной лозой, по лезвию разлилась тонкая вязь непонятных рун. Тяжелое оружие, больше подошло бы мужчине. Хотел бы я увидеть того, кто скажет это Даме. Она бы его тут же, этим же мечом… А потом скажет что так и было.
Несколько вонючих ламп, стоящих на высоких железных треногах, наполняют большую комнату с резной колыбелью в центре дрожащим желтым светом. Краснеют угли в большом камине украшенном несуразной лепкой. Стены задрапированы не то выцветшими гобеленами, не то просто покрытыми художественными разводами грязи прямоугольниками толстой ткани. При таком освещении не разобрать.
В колыбели, суча голенькими ножками, захлебывается в плаче ребенок, на половину придавленный телом костлявой старухи в черном сарафане. Рядом на полу лужа крови и судорожно дергающийся Десятка. Больше ни души.
