Стоит на мгновение отвлечься и снова наваливается неразлучный дуэт.
Убежать мне не дадут. Приближающийся отряд разделяется на два ряда, отрезая меня от леса. Интересно, сколько я так продержусь? Что-то тяжелое бьет меня сзади по голове. Мечи сами вываливаются из рук. Еще один удар. В глазах темнеет. Пытаюсь наклониться и поднять оружие, но холодное жало пронзает бок, принося невыносимую боль. Легкие наполняются криком. Перекошенные злобой и страхом лица носятся в безумном хороводе. А ведь боятся сукины дети, боятся меня, но все равно лезут как саранча.
– Вре-е-ешь, не возьмешь! – реву нечеловеческим голосом так, что противник испуганно отшатывается.
Перехватываю падающий на голову топор и смыкаю руки на прикрытом стальными обручами горле врага. Металл гнется под пальцами, человек хрипит, брызгает слюной из под шлема.
Еще удар. Кровь заливает глаза, и я как подкошенный падаю на колени. С удивлением смотрю на торчащие из груди острия трезубца.
– Я попал! Проткнул его! – радостно вопит за спиной неугомонный парень.
Как жука пришпилил… И кто? Салага криворукий!
Вот и все… Как глупо. Быть инвалидом там, и умереть здоровым здесь. Это как насмешка судьбы – мол, от меня не убежишь, не выкрутишься. Тусклыми картинками мелькают то полные осени глаза Ди то выгнувшаяся в ночном экстазе Дама. Они как бы конкурируют за мое внимание, вытесняя друг друга из поля зрения. Где-то на заднем плане валится на склон горы пылающая вертушка и редкой цепью прет обкуренная в дым десантура. Дибильные улыбки, рукава закатаны и полный пофигизм в глазах. Цепь становится все реже и реже…
Яркий свет бьет в глаза, заставляя зажмуриться. Сквозь сияние вижу старика, стоящего с раскинутыми в сторону руками и устремленными ввысь глазами. Неизвестно откуда налетевший горячий ветер треплет седую гриву. Прижавшийся к его ногам мальчик медленно превращается во что-то такое… такое…
Как больно! Больно и страшно.
Страх настолько силен, что заглушает даже рвущую на части боль. Он душит меня холодными руками мертвеца и заглядывает в лицо пустыми глазницами, в которых копошатся земляные черви. Во мне больше ничего нет кроме всепожирающего страха. Он полновластный хозяин умирающего тела.
Глава 8.
С недоверием осматриваю совершенно целое тело почему-то лишенное кольчуги, а натоместь наряженное в растянутую майку и семейные трусы. Шлем тоже куда-то подевался. Вот только мгновение назад меня прошили насквозь трезубцем… Гадкий сопляк с лицом доморощенного дибила. До чего ж обидно помереть от рук такой шавки. Кажется, я до сих пор чувствую боль в груди… А еще яркий свет и стоящий с поднятыми к небу глазами старик.
Дребезжание дверного звонка заставляет испуганно вздрогнуть. Рывком вскакиваю на ноги и тут же с воплем растягиваюсь на полу.
– М-м-мать! – скриплю зубами от боли. – Нога!
Нога? Но ведь я еще минуту назад… Ведь я во сне… Бой…
Глаза медленно ощупывают покрытые бледными обоями стены, небрежно расставленную в серванте посуду, диван со скомканной простынею.
Я дома? Но этого не может быть! Меня же убили! С такими ранами не живут!
Руки нервно скользят по груди в поиске несуществующих ран.
И медальона у меня не было. Ни черта не понимаю.
Не переставая размышлять над новыми загадками, поспешно натягиваю джинсы, рубашку и, хватаясь за мебель, ковыляю к двери.
– Сейчас, сейчас, – бормочу, ковыряясь в замках.
Руки как не живые. Ватные пальцы крутят совершенно не в ту сторону.
Наконец мне удалось справиться с замком, двери распахнулись и на пороге возникла улыбающаяся Ди в длинном плаще. На меня смотрят усеянные красными прожилками полные печали и боли глаза. Как будто она всю ночь проплакала. И лицо немного припухшее, хотя это умело скрыто макияжем. Контраст между улыбкой и грустными глазами столь разителен, что кажется неестественным.
– Здравствуй, Дима.
– А? Ага. Да. В смысле здравствуй, то есть привет, Ди, – неразборчиво лопочу, одновременно пытаясь застегнуть пуговицы на рубашке и убедить себя, что нахожусь дома живой здоровый. Рассудок сопротивляется, настойчиво бормоча что-то невнятное о шизофрении и паранойе.
Она протянула мне костыль, который до этого прятала за спиной.
– Это тебе. В замену.
– А? – все еще не до конца придя в себя, нелепо переспрашиваю. – Чего?
– Костыль, – улыбка медленно сползает с ее лица. – Ты же свой сломал… Дима, с тобой все нормально?
– Н-незнаю, – с трудом выдыхаю густой воздух.
– Ты такой бледный, – узенькая ладошка касается моего лба. – И холодный… У тебя что-то случилось?
– Да.
Неожиданно у меня возникает горячее желание рассказать ей все. Рассказать о снах, о последней схватке, в которой погиб и о совершенном невозможном возвращении домой.
– Может я не вовремя? – Ди неловко улыбнулась. – Я…
– Нет, все нормально, – с трудом выдавливаю улыбку. Выходит не очень. – Проходи на кухню. Я сейчас. Минутку…
Захожу в ванную и захлопываю за собой дверь. Из треснутого зеркала на меня смотрят красные глаза на меловом лице. Холодные бисеринки пота на лбу, подрагивающие губы, одет не пойми как: рубашка наизнанку, частично заправлена в джинсы, остальное свисает поверх, и нелепо торчащая в сторону искалеченная нога. В гроб краше кладут. Голова раскалывается от боли, как будто я всю ночь использовал ее в роли отбойного молотка. Ну голова-то ладно, после каждого сна так, но вот все остальное…
Через несколько минут показываюсь на кухне в более человеческом виде.
– У тебя всегда такой порядок? – кивает Ди на переполненную грязной посудой раковину.
Она уже успела снять плащ и теперь красуется в короткой светлой юбке-резинке и белой водолазке, плотно обтягивающей небольшую грудь. Ей идет такой наряд. Он очень выгодно подчеркивает стройность тела, граничащую с хрупкостью. Но в то же время она не кажется манекенщицей-шнурком у которой как в том анекдоте из-за телеграфного столба выглядывает лишь нос и дамская сумочка, совсем нет. При среднем росте она пропорционально сложена, и все присутствует, как говорится, в полном комплекте. В общем, не девушка, а сказка. Вот только глаза… В них и до этого жила осень, но сейчас в них квартирует непонятная для меня боль… тоска… горе… даже не знаю как назвать льющиеся из серых озер чувства.
– Бывает. Чай будешь? – интересуюсь, пытаясь найти хоть одну чистую чашку.
– С вареньем.
– У меня нет, – развожу руками, чувствуя себя последним неудачником, в связи с тем, что у меня нет этого злополучного варенья.
– Зато у меня есть.
Она выуживает из висящей на спинке стула сумочки небольшую баночку малинового варенья. Причмокнув губами в предвкушении удовольствия, ставлю чайник на огонь.
